Человек, обреченный на инаковость

На концерте с Сергеем Высокосовым. 14 февраля 2002 г.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)

Мое знакомство с Наталией Медведевой произошло зимой 1982 года, когда Лимонов привез мне из Нью-Йорка пальто. У меня не было пальто, а наступила зима, в Париже выпал снег, и я ходил в одной рубашке, поверх накинув одеяло, на занятия по криптографии. Лимонов жил в Марэ, самом старом районе Парижа, в большом каменном доме, в невероятных размеров двухкомнатной квартире, на втором этаже. Ориентиром дома Лимонова было кафе "Le Tartane" на углу Риволи и Экуфф, в котором работал официант, который обслуживал еще Ленина, т.е. мальчиком носил Ленину пиво. (Так, по крайней мере, утверждала популярная легенда.) Я пришел к нему за пальто. Там я и познакомился с Медведевой – она только что приехала из Америки. Медведева была красивая и громогласная. Несмотря на незначительную разницу в возрасте (5 лет), Наташа мне казалась очень взрослой – она была на голову выше меня, уже побывала один раз замужем, сыграла в кино, снялась для обложки группы «The Cars» (крайне модной в то время) и теперь была гражданской женой Лимонова. В ее присутствии я робел.

Медведева писала стихи – я узнал об этом от Лимонова и вскоре, как-то сидя у них на кухне, мы устроили поэтические чтения. Все читали – сначала Медведева, потом я, потом Лимонов. Стихи Медведевой мне запомнились; в них была цельность и какая-то глубинная энергия (может быть, это происходило за счет Наташиного баса): "Лечь с тобой рядом скуки ради / Влить в себя тяжесть тоски твоей / Упереться куда-то взглядом в точку┘"

В тот год я много общался с ними – мы гуляли по Парижу, ходили в ночные клубы, ездили в Нормандию┘ Потом я улетел в Нью-Йорк. В дальнейшем мы виделись с Медведевой каждый раз, когда я оказывался в Париже и заходил к Лимонову, – Наталия продолжала петь, писать и буянить и в разговорной речи приобрела какую-то странную интонацию, обычно свойственную эмигрантам первой волны. В декабре 1989 года мы устроили поэтический вечер в ателье художника Бруя. Выступали три человека – Медведева, Олег Прокофьев и я. В ознаменование событий мы опубликовали сборник «Последнее 16 декабря 1989 года», поскольку вечер проходил 16 декабря, и 16 декабря это было последним 16 декабря 1989 года. Тираж был двести экземпляров, отпечатанных в типографии «Синтаксиса» в парижском пригороде, из которого я их тащил долгие часы на автобусе до Парижа, проклиная все на свете. Вечер удался. На него пришла огромная масса самых разных людей, и веселье продолжалось следующие два дня. Тогда в Париже еще не было русских гангстеров, были только русские проститутки, но их литература и искусство не интересовали, так что на наш вечер пришли исключительно порядочные люди во главе с Сашей Васильевым, Андреем Лебедевым и Фанни Ардан. Приблизительно в то же время мы с Медведевой пошли на вечер Бродского, который Францию особо не любил, да и во Франции его не очень жаловали. Потому выступление его было редкостью. Вечер прошел, как и все прочие вечера Бродского, на которых я бывал: Бродский читал, а публика вожделенно внимала. На том вечере Наташа громче всех хохотала, и на нас все шипели и шикали. Впоследствии Наташа описала тот период нашей жизни в своем романе «Мусор, сумерки, капуста┘». В 1993 году она прислала мне рукопись этого романа. Почему-то главным героем в ее романе был литовец. Мне идея литовского героя не понравилась – почему литовец? Откуда в Париже литовец? В Париже я их никогда не видел. Делать литовца героем романа, действие которого происходит в Париже, показалось мне притянутым, о чем я и сказал Наталье. Наталия переделала литовца на эстонца┘

Париж 90-х резко отличался от Парижа 80-х – Берлинская стена рухнула, появилось много россиян сомнительных занятий, и наша компания, если она когда-то и существовала, рассыпалась, как карточный домик. Я практически перестал писать по-русски и занялся фотографией┘ Я считал, что поэт должен жить в звуке, вне которого он обречен, но если во Франции мы были обречены как поэты, то в России – как люди. А Медведева не сдавалась. Она много публиковалась в Москве и вскоре совсем туда переехала. Последней нашей совместной акцией было открытое письмо Ельцину с призывом миром разрешить конфликт Кремля с Белым домом в октябре 1993 года – Наталия, я и еще человек десять подписали письмо, опубликованное впоследствии в некоторых российских газетах.

После того, как Наталия перебралась в Москву в 1994 году, мы виделись крайне нерегулярно. Она писала пьесы под псевдонимом Марго Фюрер. Одну из них она мне прислала, но я ничего не понял. Пьеса мне показалась просто плохой. К тому же Наталия хотела, чтобы ее ставил ни больше ни меньше как Роман Виктюк. Тем не менее, когда мы случайно встретились летом 1995-го в переходе на Пушкинской, она, кажется, избавилась от навязчивой идеи о Виктюке и была вполне в форме. Тогда же она подарила мне кассету своего альбома «Трибунал Наталии Медведевой». Альбом был отличный, и я даже предложил ей сделать видео для «Станции Токсово» или «Винтовки с оптическим прицелом». А кассету я потом целых полгода не вынимал из своего уокмэна┘

У Наталии было замечательное качество – она была любознательна, что вообще явление настолько редкое среди русских красавиц, что уже только за это ей можно было бы поставить памятник. (Вообще русские женщины даже из т.н. интеллигентской среды всегда поражали меня мещанской ограниченностью своих интересов.) Наталия много читала и интересовалась самыми разными вопросами, от истории литературы до этимологии понятия «фокус-покус», которую она объясняла как фонетическую перверсию латинского «hoc est (enim) corpus meum» («сие есть тело мое» – слова, произносимые священником на литургии. – «НГ»). Наверное, из всех российских рок и поп певцов и певиц была наиболее образованна, поскольку читала не только Толкиена или Пелевина, но также была знакома с творчеством Рене Рикара, Ферлингетти и многих других.

Всем была хороша Наталия, но была у нее одна слабость – время от времени она любила ударить по стакану. Лимонов пытался как-то эту ситуацию контролировать, но, в общем, контролировать Медведеву было занятием неблагодарным и достаточно бесполезным. Пьяная Медведева попадала в безумные ситуации, устраивала скандалы, ей протыкали вилкой лицо, она давала кому-то по морде, ее избивали и обкрадывали. Однажды она позвонила мне днем первого января, кажется, 1994 года в истерике и сказала, что ее изнасиловали и избили. Я предложил вызвать полицию, но она наотрез отказалась. Оказалось, что она проводила Новый год в компании каких-то двух офицеров российской армии, один из них был каким-то специалистом по психологической войне, оба они были во Франции нелегально и Наталия не хотела их подставлять. История была запутанная, и к вечеру, после долгих телефонных разговоров с Медведевой, я понял, что Наташе просто было бесконечно одиноко. Именно это одиночество, мучительная ностальгия, ощущение себя повсюду иностранцем, социальным и культурным фриком и толкало Наталию на разные безумства. Это была попытка избежать судьбы – судьбы человека, прижизненно обреченного на инаковость, где бы он ни жил. И помочь здесь ей никто не мог. Понять – я мог, помочь – точно не мог, как бы ни хотел┘

В июне 2002 года я оказался у Наталии в гостях. Это было мое первое посещение Медведевой после ее переезда в Москву. До того мы виделись в Париже несколько раз, но как-то очень бегло. Мы пили чай, говорили о литературе, о московской жизни, Наталия сетовала на безденежье и тупость российский жизни. С концертами было плохо и доходов – мало, хотя она продолжала работать, писала что-то все время. Она была известна и принята определенным кругом. Но настоящего признания, как ей казалось, не было. Народу она была не нужна, как, впрочем, и никто из нас. Наталия чахла. На фоне тускло-унылого московского пейзажа она выглядела чужой. Может быть, всему тому виной был российский климат. Может быть, на юге, в Калифорнии или Нью-Мехико, в Ницце или Неаполе, она пела бы песни, писала бы романы и жила бы хорошо. Но она жила в России, она любила Россию, она считала себя русским поэтом, и ей было плохо┘ Я не знал, как поднять ее настроение, и рассказал ей историю, которая случилась за семь лет до того. Как-то весной 95-го года мне в Париже позвонил человек по фамилии Прыщёв и пригласил меня в ресторан. Прыщёв был знакомым одного моего старого приятеля и я, несмотря на комичность его фамилии, согласился. Прыщёв жил в «Плазе» и ужинать мы пошли там же. Прыщёва сопровождала девушка лет семнадцати, а также его телохранитель Саша.

За ужином, в какой-то момент, речь зашла о звездах московской эстрады, и девушка, кажется, ее звали Лена, всплеснула руками и сказала:

– Есть в Москве одна певица – вот это женщина! Я бы хотела быть на нее похожа!

– Кто такая? – заинтересовались мы с Прыщёвым.

– Наталия Медведева! Я недавно ее по телевизору видела! Какая она классная!

Наверное, в этом и было высшее признание – когда тебе хотят подражать семнадцатилетние. Не тиражами же определяется поэт и не литературными премиями. Наталия в тот раз долго хохотала – ее рассмешила фамилия моего случайного знакомого.

Париж