Четверть века без Галича

Галич был артист, чувствовать публику ему было просто необходимо.1965 год.
Фото Виктора Ахломова

Два брата

В семье было два брата, хотя родители всегда жалели, что нет сестры. Не могу сказать, что были хулиганами - в меру, как всегда бывает у ребят. Мы сначала учились с ним вместе, была такая 25-я школа в Колпачном переулке, потом его исключили и перевели в другую, в Вузовском. У него вообще-то в жизни было перепутано многое - в детстве была поэзия, после окончания школы он одновременно поступил в Литературный институт и в только что возникшую студию Константина Сергеевича Станиславского, куда его тоже неожиданно приняли. В юные годы он писал стихи - была стезя поэтическая, потом актерская, во время войны он занялся драматургией, написал первые пьесы: "Зимняя сказка" и "Я умею делать чудеса". В те годы он и взял себе литературный псевдоним Галич, хотя фамилию Гинзбург сохранил до последних дней. И с той поры литературную работу уже не оставлял до конца, пока не перешел к тому знаменитому периоду, когда начал сочинять крамольные песни.

Он и в кино очень много сделал. По его сценарию была поставлена картина "Государственный преступник", теперь там восстановили титры, а много лет назад, когда он был вынужден эмигрировать, в "Кинотеатре повторного фильма" шли фильмы, где из всех титров была вырезана фамилия Галича. Очень известная всем классическая картина "Верные друзья", которая сначала называлась "На плоту"; "Пароход зовут "Орленок"; успешно прошедшая картина режиссера Станислава Ростоцкого "На семи ветрах"; "Бегущая по волнам" по мотивам Александра Грина. Но наши судьбы не пересеклись в кино, вместе мы никогда не работали, хотя часто собирались, говорили. У нас был еще один брат, двоюродный, известный театральный режиссер Александр Гинзбург, отец нынешнего известного режиссера Евгения Гинзбурга. И он как-то сказал: "Господи, в одной семье есть режиссер, автор, оператор - давайте сделаем картину!" Вот так шутили-шутили, да так ничего и не сделали.

"Началось все дело с песенки"

В картине "Александр Галич. Изгнание" есть хорошее интервью с Еленой Георгиевной Боннэр, она говорит там очень точную фразу: "В какой-то момент человек уже не может лгать. И талант становится сильнее инстинкта самосохранения". И он запел о том, о чем мы сами говорили по кухням, по домам. Говорили полушепотом, а он запел. Причем мне все время казалось в те годы, когда песни эти писались, что всем известная песня "Облака" была первая. А оказалось, что нет, она была одной из тех первых песен, которые слушателей сшибли, - в то время только-только возвращались первые гулаговцы. А о самой первой песне Галич написал в своей книге "Генеральная репетиция". Однажды он ехал в Ленинград по делам на студию, на следующий день должен был побывать на дне рождения у Юрия Павловича Германа, отца Алексея Германа - нынешнего режиссера. Думал, какой подарок сделать Герману, и в течение одной ночи написал песню под названием "Леночка". Это была его первая песня - написанная в вагоне "Красной стрелы", а вечером спетая и врученная Герману. Как он сам говорил: "Началось все дело с песенки, а потом - пошла писать! И по мукам, как по лезвию┘" Вот с чего началось, а потом посыпались они, "как из рога изобилия", в каких-то случаях как ответ на какие-то события, в ответ на сердечную боль. Он сам в своих передачах, которые вел на Радиостанции "Свобода", рассказывал, как родилась та или иная песня. Ну, например, "Мы похоронены где-то под Нарвой", знаменитая "Ошибка" была написана после рассказа в газете о том, как Хрущев принимал Фиделя Кастро - на даче была устроена охота, а охота эта была на месте гибели сотен тысяч наших солдат в районе Нарвы. И многие другие песни, в том числе сатирические, юмористические, в той или иной мере всегда отражали события нашей жизни, были весьма и весьма злободневны.

Он был артист, ему нужна была публика, люди, на которых он бы глядел и чувствовал их реакцию. Я, грешным делом, не очень люблю слышать фанфары оркестра сопровождения - Галич хорош под собственную гитару. И песни, записанные "на кухнях", мне значительно привлекательней. Я знаю записи, которые он делал с одним ленинградским звукооператором, очень чистые, профессиональные по качеству звучания, но они мне все не нравятся - не нравятся потому, что они все без куража, который возникал во время застолья, когда вокруг сидели красивые дамы, которым ему хотелось понравиться, попетушиться немножко, он это любил; выпитая рюмка водки тоже не мешала в каких-то случаях. Это - близость, общение с аудиторией, поэтому он так любил концерты. Единственное публичное, открытое выступление было в знаменитом новосибирском Академгородке в 68-м году. Больше у него в Советском Союзе не было ни одного публичного выступления. Поэтому когда он оказался вынужденно на Западе, с 74-го года, он очень охотно выступал в разных концертах, ездил, гастролировал. Во Франции, в Италии, в Соединенных Штатах был и всегда с удовольствием выступал. Ему нужна была аудитория, ощущение контакта с ней.

"Ты, Галич, Бог - и сам того не знаешь"

Сначала мы воспринимали это все только как песни. Но несколько лет назад был вечер, посвященный журналу "Горизонт", в котором принимала участие Лидия Корнеевна Чуковская. И она рассказала такой весьма приметный случай. Галич, живя в Переделкино, впервые побывал на даче у Чуковского, где, как обычно, собралась довольно большая компания людей, а Галич под гитару исполнял свои песни. Корней Иванович Чуковский, человек с необычайно острым ощущением слова, выслушал все и сказал: "Ну ладно - это все ваши актерские штучки, а вы мне покажите, чтобы глазами я это прочитал". На следующий день Саша принес отпечатанный на машинке - естественно, изданного ничего не было - сборничек своих стихотворений. Корней Иванович взял их читать. На другой день, прочитав стихи, он написал на этом сборничке, перефразировав Пушкина: "Ты, Галич, Бог - и сам того не знаешь". Так Чуковским была оценена поэзия Галича - это очень характерно. Когда Нина Крейтнер делала книгу воспоминаний о Галиче "Заклинание Добра и Зла", там она поместила замечательное письмо Виктора Ефимовича Ардова. Его мы всегда считали автором юмористических рассказов, произведений, а тут он разразился. После такого же вечера в доме Ардовых, знаменитом доме на Ордынке, в котором останавливалась всегда Анна Андреевна Ахматова, он прислал письмо - по сути, критический разбор галичевских стихов. По-моему, это одна из самых интересных и примечательных публикаций, сделанных в этой книге.

В последние годы столкнулся с самым интересным для меня феноменом: именно сегодняшняя молодежь - та, которая родилась в год гибели Галича, которой сегодня по двадцать лет, с таким восторгом воспринимает его поэзию. Вот характерный пример: на вечере в Политехническом музее на сцену была послана записка - молодой девушкой, родившейся в тот год, когда Галича не стало. Она - студентка университета и пишет о том, что выросла на поэзии Галича. Еще один замечательный случай: когда мы были в Соединенных Штатах Америки, показывали картину "Изгнание", интерес к его творчеству был необычайным. Вдруг появились ребята из студенческого театра города Балтимора, всем примерно по 23-27 лет - поставили на сцене галичевский "Кадиш". В Израиле нам подарили записи студенческого молодежного хора, который исполняет песни Галича на иврите. Живьем я их не видел, но, когда услышал, мне очень понравилось - молодые голоса, замечательно поют.

Литературовед Ефим Эткинд рассказывал о том, как был сделан перевод Галича на немецкий. Увлекся этим исследователь древних языков и культур - вдруг его потянуло на поэзию Галича. Он пошел по всяким злачным местам, по притонам Гамбурга, чтобы найти в немецком языке адекватные словечки, которые были характерны для сатирических главным образом песен Галича.

Я не верю, когда говорят, что молодежь "уже не та". Вообще должен сказать, что я ужасно не люблю разговоры о поколениях, потому что в каждом поколении были свои отважные люди и были трусы. В поколении шестидесятников тоже, как в "Старательском вальске": "Промолчи - попадешь в палачи". Те же люди, что накануне слушали его песни дома, на кухне, потом молчали, и у них не болело...

Галич похоронен на Сен-Женевьев. Это прекрасное кладбище, удивительное уже потому, что, когда проходишь по аллеям мимо могил Бунина, Добужинского, Сомова, Тарковского, Виктора Платоновича Некрасова, Владимира Емельяновича Максимова, редактора "Континента", и мимо всех могил русских начиная еще с авиаторов Первой мировой войны, сердце сжимается от этого. Там, недалеко от могилы Галича, есть мемориал, который на меня произвел совершенно оглушительное впечатление, я снял его. Мы включили его в картину одним из эпизодов: белые надгробия, белые кресты, на большом кресте написано только одно слово: "Кадеты". А кто это? - Мальчики. Когда я снимал, я сделал панораму на фарфоровый погон, а это наш нынешний суворовский погон.