Земля и воля

Двадцать третьего апреля - день рождения Владимира Набокова. Петербургский дом на Морской и усадьба Рождествено - две маленькие ниточки, до сих пор соединяющие Россию с прославившей ее семьей. И в доме, и в усадьбе теперь музеи. Рождественским руководит Александр Семочкин.

Александр Семочкин не любит интеллигентов. И, правду сказать, не очень уважает русских мужиков. Половина нашего населения в штанах, по его убеждению, не имеет права называться мужчинами; русский мужик - худший в мире: это либо придурок, либо трепач. "Если бы вместо болтовни каждый взял по маленькому кусочку земли и восстановил┘" - Семочкин даже не заканчивает фразу, не находя слов для описания этого условного благословенного времени. Сам он имеет полное право на резкие слова: его "кусочком земли" давно стала усадьба Набокова в селе Рождествено, практически полностью сгоревшая в пожаре в середине девяностых и благополучно забытая столичным чиновничеством. Уже к концу этого года архитектор Александр Семочкин, ныне директор музея-усадьбы Рождествено, ждет первых посетителей.

На самом деле в "усадьбе Набокова", как называют в народе дом на берегу Оредежи в селе Рождествено Ленинградской области, великий писатель не жил - лишь гостил. Поместье Рождествено принадлежало купцам Рукавишниковым - предкам автора "Других берегов" по материнской линии. А знаменитые слова писателя - "в гостиной незабвенной, в усадьбе, у себя в раю" - скорее всего относятся не к этому дому, а к стоявшей неподалеку усадьбе потомственных дворян Набоковых Батово. Только в 1916 году Рождествено перешло в наследство Владимиру Набокову от его дяди, но вступить в права наследования семнадцатилетний Володя так и не успел - следующим годом грянула революция.

Всего с фамилией Набоковых связаны четыре усадьбы в окрестностях Рождествено, но только дом Рукавишниковых дожил до наших дней. Его знает каждый пожилой рождественский абориген - после войны здесь поместили школу, которая и прожила в этих стенах двадцать шесть лет. В начале семидесятых школа переехала в новое здание, а помещения бывшей усадьбы разделили между собой различные конторы да колхозный музей. Тогда про Набокова никто, естественно, не вспоминал, а экспозиция отдавала предпочтение декабристам, жившим когда-то в окрестностях музея, зачастую весьма эпизодическим образом. "Когда я впервые прочитал "Дар", было впечатление, будто у меня в голове взорвалась бомба", - вспоминает архитектор, коренной житель соседнего с Рождествено села Выра Александр Александрович Семочкин. "Дар" он получил из рук Натальи Толстой, организовавшей в Рождествено в конце семидесятых первые Набоковские чтения. Чтения тоже имели взрывоподобный эффект. Во всяком случае, местные жители восприняли их в штыки: в Набокове большинство еще видели врага. Зато уже через несколько лет в музее, получившем самостоятельность после разорения колхоза, свернули всю краеведческую тему и полностью заменили на "набоковскую". "У нас либо сапоги лижут, либо в дерьмо втаптывают, - говорит об этом Александр Семочкин. - Назвали музей литературно-мемориальным, хотя это ведь неправильно. Грустная история". Уже к началу девяностых здание "литературно-мемориального музея" находилось в катастрофическом состоянии - в некоторых местах все настолько прогнило, что можно было кулаком пробить в стене окно. Решено было провести комплексную реставрацию всей усадьбы - тогда на должность директора музея и пригласили реставратора с тридцатилетнем стажем Александра Семочкина, который был известен и как один из авторов вырского Музея станционного смотрителя.

Через несколько месяцев после начала реставрационных работ Рождествено было потрясено мистическим событием: в день рождения Владимира Набокова по невыясненным причинам полыхнул пожар, поглотивший весь "мемориальный музей" и оставивший после себя лишь черные стены. "Все мы задавали себе вопрос: за что? - вспоминает Александр Александрович. - Ведь все в мире делается не просто так. Ответ нашелся: тогда горела вся страна, и усадьба горела вместе с ней". Музей после пожара был скоро исключен из списка памятников федерального значения и лишен соответствующего финансирования. Восстанавливать его, собственно, никто и не собирался - ни заграничные потомки Набокова, ни федеральные власти. И те и другие вполне обоснованно сомневались в необходимости тратить деньги на реставрацию усадьбы, имевшей косвенное отношение к Набокову. Не сомневался только Александр Семочкин. Но единственное, на что мог рассчитывать директор сгоревшего музея, - это собственные силы и помощь аборигенов.

Два с половиной года после пожара работники музея не получали из столицы ничего - денег не было даже на мизерные десятидолларовые зарплаты. В тот - самый тяжелый - период выстоять удалось благодаря сочувствию тогдашнего главы Гатчинского района Анатолия Ледовских. Крепко помогли и богатые дачники во главе с ныне "опальным" Валерием Малышевым, который тогда занимал пост вице-губернатора Петербурга. Правда, для дачников-бизнесменов Семочкину пришлось придумать целую "Рождественскую республику" (Малышев был ее "шутейным" канцлером). Архитектор - знаток истории и рождественского краеведения - водил граждан "республики" по окрестностям и рассказывал о достопримечательностях. Эти экскурсии заканчивались пикником, после которого обычно Валерий Малышев говорил: "Ну что, мужики, надо бы помочь музею?" Так и собирались деньги. Когда становилось совсем невмоготу, помощь приходила совершенно неожиданно: иногда незнакомый человек просто подходил в церкви и отдавал пятьсот долларов или вдруг появлялся бизнесмен, какое-то время платил рабочим музея зарплату и потом исчезал так же таинственно, как и появлялся. "Господь всегда дает ношу по силам", - уверен Александр Семочкин.

Ныне с деньгами дело наладилось - в этом году музею государство обещало выделить серьезную сумму. Какую, директор усадьбы говорить не хочет - чтобы не дразнить судьбу. Если все пойдет, как задумано, то уже к концу этого года усадьба Рождествено откроет свои двери первым посетителям. Сейчас, когда самое тяжелое время, наверное, осталось позади, Александр Александрович иначе смотрит и на тот судьбоносный пожар шестилетней давности: "Дом пошел нам навстречу. Благодаря огню мы добрались до коренных конструкций здания. Если бы не пожар, то отреставрированные перекрытия начали бы обрушиваться уже через несколько лет". Теперь же архитектор уверенно дает еще 100 лет жизни обновленному дому - если, конечно, за эту сотню лет не случится никакой катастрофы.

Директор музея-усадьбы Рождествено не хочет повторять ошибки прежних хозяев и пытаться сделать в этих обновленных стенах мемориальную экспозицию Набокова. То, что появится после завершения реставрационных работ, станет не столько музеем, сколько действующей усадьбой, которая будет продолжать жить так, как она жила сто лет назад. Пока точного плана, как это будет реализовано на деле, у Александра Александровича нет, но источников для вдохновения - достаточно: примеров подобных "живых" музеев в Европе немало. Главное, убежден Семочкин, не делать "этих экспозиций" с пояснительными текстами. Музеефикация в его понимании во многом тождественна мумификации: "Создавая традиционные экспозиции, мы как бы отрубаем себя от прошлого, - поясняет Александр Семочкин. - И ощущение такое, будто то, что мы видим, не имеет к нам никакого отношения". Кроме того, есть для таких мыслей и более практические причины: с традиционной экспозиционностью будут немалые проблемы: поди еще собери вещи, принадлежавшие этой усадьбе и вывезенные отсюда после революции на девятнадцати возах вместе с ценностям других окрестных усадеб. И если различные музеи еще готовы отдать вещи, то у местных жителей, которым многое досталось по наследству от расторопных родителей, прибравших к рукам усадебные вещи, придется выкупать реликвии за деньги. Но можно быть уверенным, что так или иначе, а жизнь на этом "кусочке земли" наладится. Александр Александрович уже почти спокоен за судьбу усадьбы Набоковых: работа идет, деньги есть, открытие музея - лишь вопрос труда и времени.

У Александра Александровича есть своя теория - исторически не бесспорная, но весьма внушительная. Начиная рассказывать о ней, он заранее предупреждает, что сейчас будет "клепать свои заморочки". "Клепает заморочки" он артистично, с вдохновением, не избегая крепкого слова. В соответствии с его теорией у германской и славянской наций, соединенных вместе, есть все, чтобы явить миру - ни много ни мало - совершенного человека: сочетание немецкой дисциплинированности с русской душевностью может дать миру идеал. И эти две нации должны держаться вместе, в противном случае их ждет крах, чему свидетельство - история всего двадцатого века. Разъединенные народы, по Семочкину, впали в одинаковую дурь и пришли к катастрофе - только русские на сорок лет позже. Сейчас же мы переживаем кризис не потому, что нет денег, а потому, что людей не осталось. На вопрос о его собственной дисциплинированности Александр Александрович машет рукой: "Я русский человек. Такой же раздолбай, как и все". Глядя на невысокую, но крепкую фигуру уже немолодого архитектора, не проходящего мимо церкви без поклона, понимаешь, что эти слова - не дешевое столичное кокетство. Просто этот человек живет другими мерками.

Ныне директора музея одолевает новая, еще более смелая идея. По его замыслу, весь район вокруг Рождествено должен стать крупным туристическим пригородным центром - весь Верхний Оредеж представляет собой огромный памятник усадебной жизни. Помимо Набокова здесь жили Рылеев, Шишкин, Шаляпин, российские заводчики Демидовы, князья Трубецкие. Здесь особый воздух - человек, оказавшийся в этих краях, навсегда оказывается "отравленным" и потом тоскует по этим землям. Недаром ведь Набоков, который провел здесь свою юность, оказался чуть ли не единственным писателем-эмигрантом, у которого не нашлось для России комка грязи. Кроме того, это, пожалуй, единственная земля, расположенная недалеко от Европы, где можно увидеть "презентабельную" Русь. Сейчас Александр Семочкин бьется за то, чтобы объявить Верхний Оредеж заповедным парком - с юридической точки зрения эти благословенные берега пока ничем не отличаются от пустыря.

Идея благородная, но весьма спорная: таких благословенных, но заброшенных берегов в России немало. Беда в том, что не всегда на эти "кусочки земли" находится свой Семочкин, умеющий сказать так, чтобы поверили не только друзья, но и чиновники и бизнесмены: "Я здесь родился и краше этой земли знать не могу и не хочу".