Вера Камша - АЛЕКСАНДР, а согласились бы вы сняться в картине, зная, что немедленной финансовой отдачи не будет?
- Если меня заинтересует работа, безусловно, соглашусь.
В моем возрасте и в моей теперешней ситуации я не просто могу, я должен выбирать то, что мне нужно.
- Нужно или хочется?
- Нужно. Хочется очень многого, а вот нужно┘ У любимого мною Вертинского есть песня, которая называется "То, что я должен сказать". Так вот у каждого есть то, что за него никто не скажет и никто не сделает.
- Вы уже знаете, что должны сделать?
- Знаю, и даже начал действовать. Возможно, я о себе слишком высокого мнения, но мне кажется, задуманное мне по силам. Есть ощущение того, что вложенное в новую работу будет понято если не всеми, то хотя бы некоторыми, а понимание, попадание в резонанс с другими душами и есть для меня самое важное, а не, как вы изящно выразились, "финансовая сторона вопроса". Другое дело, что во имя главного иногда приходится идти на определенные и не всегда приятные компромиссы, да и люди попадаются разные, хотя и в этом мне, как правило, везет.
- Как правило? Значит, случалось и обратное?
- Один раз, а это, как известно, не считается. К тому же нет худа без добра: не нарвись я на этого человека, меньше бы ценил других. А теперь у меня есть с чем сравнивать.
- Подробнее не расскажете?
- Зачем? Сводить счеты посредством языка неэлегантно, так что я не стану называть ни фамилию, ни фильм. Кому нужно, тот поймет.
- Но иногда нужно прилюдно назвать жулика жуликом, а подлеца подлецом, хотя бы для того, чтобы предупредить других.
- То, о чем я упомянул, даже не подлость. Это жизненная позиция, отношение к людям вообще. Пока ты нужен - ты нужен, и лучше тебя не бывает. Отжали тебя - до свидания! Иди своей дорогой и не оглядывайся. Такое поведение, на мой взгляд, не столько подлость, сколько глупость. Мы взрослые люди и должны понимать, что гора с горою не сходится, а человек с человеком рано или поздно обязательно сойдутся, особенно в такой узкой сфере, как наша.
Я в своей жизни делал ошибки, и немалые, и наверняка наделаю еще, но в последнее время стараюсь вести себя так, чтобы никто обо мне не сказал: с этим человеком лучше дела не иметь. Даже если кто-то заденет, стараюсь зажаться и не отвечать. Уж как-нибудь переживу┘ В упомянутой истории я просто сказал: пока передо мной и еще одним человеком не извинятся, никакого дальнейшего сотрудничества быть не может, каким бы перспективным оно ни выглядело. Не знаю, понял меня мой собеседник или не понял┘ Понял - хорошо, нет - его проблемы, но я больше работать с ним не буду.
- Но в некоторых случаях дать по морде все же хочется┘
- Пожалуй. Но когда ты знаешь, что в состоянии по этой морде дать, и дать сильно, начинаешь свои желания и возможности соразмерять. Тут, как математики говорят, должно быть необходимо и достаточно.
- Вам не кажется, что в старину, когда существовали дуэли, этот вопрос решался сам собой?
- Ну, говорят же, что, когда дуэли были заменены жалобами и анонимками, число жертв резко возросло. А вообще-то оружие учило отвечать за свои слова и не спускать подлецам и мерзавцам. Когда на человека надевают портупею, он как-то подтягивается. Это совершенно особенное ощущение: ты одеваешься, застегиваешь пояс, вставляешь шпагу - и все! Ты не один. Вот она, висит у тебя на боку, звякает, бьет тебя по бедру┘ А если сзади еще кинжал, то тебе и сам черт не брат!
Я понимаю, что со стороны мои восторги выглядят какими-то несерьезными. Кто-то скажет, что это все игрушки, но это не совсем так. Не испытав, не поймешь ощущения, которое испытывает мужчина, вооружившись. Более того, частое обращение с оружием накладывает на человека какой-то постоянный отпечаток. Даже когда у тебя ничего нет, остается какой-то гонор и вместе с тем какая-то ответственность за себя, за свои поступки. В некоторой степени это можно сравнить с тем, когда ты вечером идешь по улице, а у тебя под мышкой висит ТТ. Ты знаешь, что он у тебя висит, а другие - нет, но ведь это не главное...
- Тогда самое время спросить об оружии. Создается впечатление, что вы владеете практически любым оружием.
- Нет, видов оружия, с которым мне пришлось иметь дело, не столь уж и много, и все они из европейской истории: шпага в "Гардемаринах" и "Монсоро", там же полумеч, кинжал и топор, кинжал и меч в "Макбете", хотя на театральной сцене приходится жертвовать правдоподобием ради зрелищности. В "Огнем и мечом" мне досталась казацкая сабля (кстати, сильно отличающаяся от сабли польской или, скажем, восточной) и старинные пистолеты, а в современных детективах приходится управляться с пистолетами, но это, конечно, уже не то.
- А когда вы впервые взялись за оружие?
- Довольно поздно. В Театральном училище имени Щепкина в Москве, да и то это было не столько фехтование, сколько танец с саблями, вернее, со шпагой┘ К настоящему фехтованию, когда жизнь человеческая измеряется длиной клинка, наши изыски не имели никакого отношения. Это потом я понял, что убивают одним незаметным движением кисти.
- Вы где-то брали уроки?
- Моим настоящим учителем стал бывший чемпион мира Владимир Балон. Вы его наверняка знаете по "Трем мушкетерам", где он играл Жюссака. Именно с его помощью я и понял, что такое шпага┘
- А есть в фехтовании какое-то золотое правило?
- Пожалуй┘ Ты не можешь проследить движения твоего противника, но ты их можешь предугадать по глазам. Поэтому в бою ни в коем случае нельзя смотреть на конец чужой шпаги, а только в глаза. Ты должен ощущать противника через взгляд, а рука должна не только за ним успевать, но и опережать.
- То, о чем вы говорите, кажется невозможным.
- Отнюдь нет. Это вполне реально, если поймешь, почувствуешь, что вот это длинное, тонкое, тяжелое, что управляется глазами и кистью, - часть тебя. Не нужно больших замахов, и уж тем более нельзя рубить сплеча, все делается пальцами, а локоть почти неподвижен.
- У вас есть любимое оружие?
- Я человек увлекающийся, мне всегда интереснее то, что я делаю в данный момент. Был Богун, я сутками не расставался с саблей и конем, сейчас репетируем Сирано, и я вернулся к французской шпаге. Жаль, конечно, что тут придется в первую очередь думать о сценичности. Но я обязательно сделаю хотя бы несколько моментов, чтобы даже профессионалы поняли, что это не игра, что мы владеем этим оружием┘
- Я правильно поняла, что в кино боевые сцены относительно реалистичны, а в театре это скорее имитация?
- Да, в кино можно сделать все правдоподобно, в театре же приходится показывать красоту оружия.
- Александр, общеизвестно, что вы не только шпагой владеете, но и гитарой, и при этом хорошо поете. Поговаривают о том, что в скором времени появится ваш диск.
- Намерения, причем очень твердые, записать диск у меня есть. Увы, пока нет времени. А петь я действительно люблю, как, наверное, любой человек, который не имеет особых способностей┘
- Вам не кажется, что вы немного кривите душой┘
- Вы меня не дослушали. Есть вокальное пение с высокими си и фа и так далее, как у великолепного Шервинского. Такое мне не по плечу, и на такое я не замахиваюсь. Мне всегда нравилось так называемое актерское или авторское пение. Неровные, "невокальные" голоса отчего-то трогают и задевают за душу куда сильнее хорошо поставленного, профессионального пения. По крайней мере у меня это именно так.
- Александр, вы только что в очередной раз вернулись из Польши, про вашу популярность в Польше и на Украине прямо чудеса какие-то рассказывают...
- Мне действительно безумно повезло с Польшей в том смысле, что с этой страной связаны одни из самых интересных и важных для меня работ. Сняться у Ежи Гофмана, сыграть Макбета, а теперь еще и совместный проект с Анджеем Вайдой┘
- Если не секрет, что это за работа и как вы познакомились?
- Познакомились мы после "Макбета", когда пан Анджей зашел ко мне в гримерку. Для меня это был сюрприз, так как о том, что на спектакль пришел Вайда, никто не знал, он предпочел смотреть нашу работу инкогнито. Через некоторое время мы встретились вновь, и мне была предложена роль в телеспектакле по роману Ярослава Ивашкевича "Одна июньская ночь". Вторая половина уже теперь позапрошлого века. Польское восстание подавлено, и судьба сводит русского офицера (которого играю я) и польскую аристократку, муж которой сослан в Сибирь. Непростая, неожиданная для обоих и сильная любовь. Подробнее рассказывать не стану.
- Вы как-то незаметно ушли от вопроса о культе вашей личности в Польше┘
- Это прежде всего заслуга Гофмана и Сенкевича. Они сделали совершенно невозможное дело. Лично я никогда раньше не встречал такого отношения. Прежде всего, конечно, трогают дети. Фильм произвел такой эффект, что для польских ребят киногерои стали реальнее и интереснее тех, кто ходит по соседним улицам. Им хочется посмотреть на живого Богуна, вот и приходят, поджидают, стоят... Самые смелые подходят, заговаривают, просят сфотографироваться, дать автограф да просто руками потрогать.
- А взрослые?
- Иначе, конечно, но тоже очень трогательно. Доходит до смешного. В Польше я не могу пойти в магазин или на рынок, потому что сразу же начинается: "Это вы? А что пан хочет? Ветчины? Мяса?" А мне и нужно-то всего 300 грамм колбасы, и причем я за них твердо намерен расплатиться.
- Наденьте темные очки┘
- К сожалению, на премьере я был именно в темных очках, так что с ними еще хуже. Сразу узнают.
Я понимаю, что в одну реку дважды не войдешь и в любом, даже самом лучшем коллективе будут и свои потери, и свои ошибки, и свои сложности, но и приобретения тоже будут. Главное, чтобы оставался костяк, связанный человеческими отношениями и желанием что-то сделать. Всегда, затевая что-то, хочется собрать своих, на которых можно положиться и в понимании которых ты уверен, знаешь, что это твои единомышленники, их можно заразить своими идеями, с ними вместе можно достичь намеченной цели.
- А кого вы называете "своими"?
- Это тонкая материя. Сформулировать трудно, но на практике ты всегда понимаешь: вот этот свой! У него похожий менталитет, отношение к жизни. Мы в чем-то можем розниться, и сильно, но по большому счету дышим одним и тем же, и поэтому нам легко друг с другом. Возможно, я говорю банальности, но на "своих" можно положиться, ты уверен в понимании, знаешь, что это твои единомышленники, их можно заразить своими идеями, с ними вместе можно достичь намеченной цели.
- Вы говорите как настоящий лидер.
- Я не лидер. Лидером, наверное, надо родиться. Это слово подразумевает под собой достаточно жесткий подход. Вожак стаи, он же в принципе не только может, но и должен отсечь хромого или беззубого.
- Извольте. Про "золотое правило в фехтовании" мы поговорили, есть ли золотое правило у актера?
- Главное, мне кажется, - персонаж должен быть написан многими красками. Ходячие воплощения одной-единственной идеи становятся скучными, предсказуемыми и неестественными. Человек противоречив, в нем есть все - от великого до смешного и от высокого до низкого. Если ты хочешь, чтобы твоему герою поверили, в сильном должно мелькнуть слабое, в смешном - грустное, в злом - доброе и наоборот. Это прописные истины, но это правда. Нужно дать палитру человека, и пусть зритель сам выбирает краску, которая кажется ему определяющей, главной. А палитру такие мастера, как, к примеру, Олег Борисов, делали из собственного опыта, из собственных переживаний. Я верю, что так и должно быть, что в этом нет никакой натяжки.
Да, Борисов все делал по-своему, непривычно, но ему нельзя было не верить, а потом он рассказывал историю или случай, которые у него крутились в голове, когда он репетировал. Он каждую ситуацию, каждую личность складывал, как мозаику, из отдельных, подходящих только к этому месту кусочков собственной жизни, и, исчезни хотя бы один, целостность восприятия была бы нарушена.
- Вы говорите не о своей, а о чужой работе, причем с явным восхищением. Значит ли это, что вам чужда профессиональная ревность и зависть?
- Я очень благодарный зритель. Сначала все, как следует, переживу, перечувствую и только потом по третьему или четвертому разу буду смотреть профессионально, с пультом, разбираться, как это сделано. Сначала же меня, как каждого человека, волнует не как, а что. Главное все же - первое впечатление, когда тебя или захватывает, забирает, или же нет.
А что до ревности или зависти┘ Если говорить о "белой зависти", то, конечно, бывает. Это чувство, по-моему, знакомо любому профессионалу. Но ненавидеть кого-то за то, что ему посчастливилось сделать то, что хотел бы или мог сделать ты? Увольте.
