Илья Максакова Теракт в РОВД Заводского района Грозного в четверг унес жизни 22 человек. Не впервые за три года в Чечне речь идет не об акции боевиков, а о действиях "своих". Достаточно напомнить расстрел сергиевопосадского ОМОНа в 2000 году. И это на фоне непрекращающейся войны с "настоящим" противником.
Спустя три года после ввода федеральных войск в Чечню одним из немногих итогов контртеррористической операции стало то, что она пока не достигла своей цели, не доведена, как любят говорить военные, до логического конца. Действительно, большинство известных полевых командиров либо уничтожены, либо арестованы. Сейчас намного сложнее вспомнить тех "одиозных", кто еще на свободе и воюет. Но война-то продолжается, какое бы там мирное строительство в Чечне ни велось. Значит, дело было не в "одиозных". Террористический анклав в России действительно перестал существовать в том смысле, например, что в бывшие пионерские лагеря, где Хаттаб готовил себе достойных продолжателей его дела, уже никто не ездит. Но система обеспечения боевиков всем необходимым для продолжения вооруженного сопротивления работает безукоризненно - а ведь сколько они, бедные, потеряли схронов и баз! Без гибели людей в Чечне, как три года назад, так и сейчас, не обходится ни одного дня. Главное - почти не осталось чеченцев, верящих, что эта война ведется за их освобождение и светлое будущее, и становится все меньше граждан России, думающих, что им нужно "наведение порядка" в Чечне.
Сейчас, как и три года назад, тоже говорят о грядущем завершении контртеррористической операции, правда, намного реже, и уже почти никто не называет конкретных сроков. В то же время вроде бы для всех очевидна необходимость политического урегулирования. Об этом все мировое сообщество постоянно говорит Москве. Но российское руководство и не возражает. Заявления о разрешении кризиса исключительно политическими методами начали звучать с вводом в Чечню первых подразделений федеральных сил. Что под этим подразумевается - не уточняется до сих пор. Сейчас в российском руководстве даже перестали повторять столь популярную три года назад фразу о "диалоге со всем чеченским народом". Но пути выхода из тупика все равно усиленно разрабатываются.
Сразу надо отметить, что не стоит спрашивать о политическом урегулировании военных - от генерала до простого солдата. В лучшем случае они скажут: "М-м-м... ну-у... это... как его... ну, в общем, чтобы мир". В худшем - произнесут фразу, от которой весь Совет Европы упадет в обморок. Например, еще 15 мая прошлого года, когда силовые министры должны были доложить главе государства о результатах контртеррористической операции, министр обороны Сергей Иванов на встрече с редакторами ведущих СМИ на вполне конкретный вопрос о том, существует ли комплексный стратегический план урегулирования ситуации в Чечне, ответил буквально следующее: "Такой план есть. Создана правительственная комиссия, основная задача которой - осуществление мероприятий социально-экономического характера... Восстановлено железнодорожное сообщение... Принципиально решается вопрос о восстановлении авиаперевозок..." Это видение проблемы урегулирования со стороны, скажем так, одного из наиболее интеллигентных представителей Минобороны.
Одной же из самых сильных ассоциаций с фразой "политическое урегулирование" до сих пор остается слово "переговоры". Причем если отбросить весьма распространенные отговорки о диалоге "со всеми, кто может способствовать достижению мира", то речь идет о переговорах именно с Асланом Масхадовым. Наиболее громко эти призывы еще в начале второй чеченской кампании звучали со стороны российских демократов и либералов. Сейчас все их аргументы исчерпаны, на новые, наверное, не осталось вдохновения, и их инициативу подхватили другие политики. Самым заметным выступлением последнего времени стал призыв к переговорам бывшего секретаря Совбеза РФ Ивана Рыбкина, чуть позже - муфтия Чечни Ахмада Хаджи Шамаева и председателя Чеченского антивоенного конгресса Саламбека Маигова. Однако даже сторонники контактов с воюющей стороной своими заявлением делают собственную же инициативу невнятной. После недавней встречи в Цюрихе группы российских политиков с представителем Масхадова Ахмедом Закаевым Иван Рыбкин, например, говорил о целесообразности возвращения к проектам российско-чеченских соглашений образца 1998 года, а другой участник той же встречи Руслан Хасбулатов зачем-то собрался едва ли не лично вешать Масхадова.
Тем не менее совершенно справедливо было сказано опять же три года назад, что "если мы не можем уничтожить террористов, то надо с ними договариваться". Поэтому, как бы официальные российские представители ни устали объяснять, что переговоры с Масхадовым возможны только в кабинете следователя, им придется это делать до тех пор, пока президент Ичкерии возглавляет вооруженное сопротивление чеченцев. В то же время даже самые активные сторонники переговоров не осмелятся гарантировать, что не повторятся последствия Хасавюртовских соглашений. А именно - полное безвластие и криминальный хаос в Чечне, которые рано или поздно выплеснутся на сопредельные территории. Очевидно, что вероятность этого после полного повторения хасавюртовского сценария более чем высока.
Но вся тупиковость ситуации заключается в том, что, пока в Чечне гибнут люди, российские власти никому не смогут объяснить, почему такие переговоры проводить нельзя. Ведь начнись они - и боевые действия сразу прекратятся. К слову, Москва оставила для себя и такую возможность. Инициативу Владимира Путина от 24 сентября 2001 года никто не отменял, хоть упомянутые в ней 72 часа давно прошли, а проект "Казанцев-Закаев" никто не закрывал. Конечно, реализовывать эту инициативу должен был не кто иной, как полномочный представитель главы государства, но также безусловно, что это должен был быть не боевой генерал, к тому же прошедший Чечню. Во многом провал этой затеи был связан с тем, что эти два качества совпали в одном человеке. Видимо, Виктор Казанцев понял слово "разоружение" абсолютно в буквальном, не терпящем никаких других интерпретаций смысле.
А между тем его не состоявшийся партнер Ахмед Закаев что-то там обронил о том, что Масхадов, дескать, согласен на прямое президентское правление. Иван Рыбкин добавляет, что лидер сепаратистов не возражает против единого экономического, правового и т.д. пространства с Россией. Но вся беда в том, что сам Масхадов ничего этого не говорит, а главное - не идет к Казанцеву разоружаться. Дабы не похоронить окончательно инициативу Путина, группа чеченских политиков во главе с Маликом Сайдуллаевым еще весной этого года объявила конкурс на лучший проект "положения о разоружении". Организаторы до сих пор не отказываются выплатить обещанные 100 тыс. евро, но пока, видимо, некому.
Таким образом, спустя три года в Кремле, может быть, и есть четкий план урегулирования, но он точно не подразумевает переговоров по хасавюртовскому варианту. В российском руководстве принято достаточно политических решений по Чечне, но ни одно из них не направлено, собственно, на прекращение войны. Вместо этого активно используется ситуация в Панкисском ущелье Грузии. При этом не будем, как многие, обвинять того же Сергея Иванова в стремлении отвлечь своими обвинениями в адрес Тбилиси внимание международной общественности от Чечни. Просто констатируем, что внимание международной общественности от Чечни после панкисского кризиса отвлечено. Настолько, что даже на основной площадке для критики России за ее чеченскую политику - ПАСЕ - на сентябрьской сессии о Чечне говорили немного, переключившись на уговоры Москвы не наносить превентивных ударов по Грузии.
А между тем именно в Страсбурге был представлен реальный план Кремля по урегулированию. Плох он или хорош, но другого пока нет. Основные его положения до европейцев довел спецпредставитель президента РФ по правам человека в Чечне Абдул-Хаким Султыгов, в самом назначении которого в июле этого года даже критики российского руководства усмотрели некий пересмотр прежних позиций Москвы. Ключевой момент в плане абсолютно не оригинален - это проведение референдума по Конституции Чечни, что преподносится как первая за всю историю возможность для чеченского народа определить свою судьбу. Такой возможности ему не предоставили ни Дудаев, ни Масхадов.
Коль скоро проведение референдума - окончательное решение Москвы, то ей придется очень много сделать для того, чтобы это голосование было признано всем мировым сообществом, а не воспринималось как сомнительные выборы главы Чечни в 1995-м, парламента в 1996-м и депутата Госдумы в 2000-м. И здесь Совет Европы вполне может выставить условия, на которых он согласится с результатами референдума. В конце концов надо определиться, грубо говоря, сколько нужно наблюдателей на каждый квадратный километр, чтобы голосование было таким же убедительным, как и масхадовские выборы 1997 года. Такой референдум действительно может стать "диалогом со всем чеченским народом". Кстати, на референдуме вполне может быть и отвергнут проект Конституции, тогда российским властям будет еще сложнее объяснить своему народу и той же Европе, почему Чечня должна быть частью нашей многонациональной родины. Но и это будет реальным результатом.
При этом очевидно, что референдум как таковой не снимет главных проблем в Чечне - действий боевиков, с одной стороны, и федеральных сил по отношению к мирному населению, с другой. Военные, издав известный приказ # 80 командующего ОГВ, сумели угодить даже своим вечным оппонентам - правозащитникам. Однако после этого приказа зачистки в Чечне не только не прекратились, но даже не стали "корректнее", демонстрируя тем самым неуправляемость федеральных сил, уже давно проявляющих элементы мятежа и настраивающих против себя все население. Поэтому в ближайшее время появится указ главы администрации Чечни о порядке обеспечения законности на территории республики, смысл которого состоит в том, что войска будут подконтрольны гражданским властям.
Действия же боевиков уже давно перестали быть только лишь проблемой для федеральных сил. Масхадов, старательно избегающий внутричеченского противостояния в 1999 году и закрывший из-за этого глаза на рейд Басаева в Дагестан, привел ситуацию к реальной опасности гражданской войны. А ведь назревший в республике новый конфликт может быть намного тяжелее, чем разборки Масхадова с Басаевым и Хаттабом три года назад: абсолютно у всех убитых боевиками в Чечне чиновников, местных милиционеров и духовных лидеров тоже есть родственники. Создаваемый сейчас Абдул-Хакимом Султыговым совет по примирению кровников и граждан, втянутых в конфликт, также является частью урегулирования кризиса.
Наконец, на той, "масхадовской" стороне находятся еще и депутаты избранного в 1997 году парламента. Об их привлечении к урегулированию сейчас говорится все чаще. Недавно, например, в интервью "НГ" об этом говорил Саламбек Маигов, предлагая создать им условия для политической деятельности. Более того, существуют планы привлечения к урегулированию вообще всех избранных в Чечне депутатов начиная с 1989 года.
Среди описанных вариантов урегулирования кризиса не учтены только два - как абсолютно нереальные. Это сброс на Чечню ядерной бомбы (или ковровая бомбардировка - кому что больше нравится) и торжественный выход из леса Аслана Масхадова с поднятыми руками в сопровождении боевиков, в дулах автоматов которых будут торчать красные гвоздики. Если же через год ничего не изменится и мы отметим четвертую годовщину боевых действий, то война в Чечне заслужит права называться Второй Великой Отечественной. Но самое страшное, что может произойти, - всенародное восстание доведенных до отчаяния чеченцев против всех. И это уже не из области фантастики.
Дарья Гармоненко