Неизвестная "борьба" имама Шамиля

При прочтении писем имама Шамиля своему пленителю князю Барятинскому возникают неоднозначные чувства. Если бы подобные послания неудавшейся мессии своему заклятому врагу стали известны Пушкину или Лермонтову, они послужили бы основой для написания бессмертной поэмы о коварстве и предательстве.

Действительно, они скорее напоминают послания опытного обольстителя с вполне пушкинским слогом: "Не получая с давних пор известий о Вашем здоровье, мы чувствуем скорбь, которая бы исчезла, впрочем, по получении первого письма Вашего. Да послужат строки эти средством получить оное". Как наложница, опасающаяся быть забытой новым хозяином, в письме, датированном декабрем 1868 года, Шамиль пишет: "Прожив в России более десяти лет, я постоянно пользовался и пользуюсь милостями Государя Императора, и милости эти увеличиваются с каждым днем".

Вместе с тем эти письма являются логичным продолжением первых слов имама Шамиля, сказанных при добровольной сдаче в плен: "Я признаю власть Белого Царя и готов верно служить ему". По-видимому, это было сказано не только из-за опасения за безопасность своего многочисленного семейства, но и из-за волнения о соблюдении других условий почетной сдачи в плен, прежде всего сохранения в собственности казны имамата, собранной на ведении "священной войны с неверными" за счет непомерных налогов, военной добычи и торговли заложниками.

Выдержки из писем имама невольно ставят актуальный и сегодня вопрос: был ли Шамиль борцом за веру - предводителем антиколониальной борьбы горцев? Если на этот вопрос ответить утвердительно, то объяснение величайшей драмы народов Северного Кавказа в XIX веке кроется в вопросе о роли личности в истории этой трагедии, получившей название Кавказской войны.

Очевидно, что масштабная личность и преданность идее - неразрывно связанные вещи. Служение идее, тем более так называемый религиозный фанатизм, приписываемый Шамилю, в принципе несовместимо с добровольной сдачей в плен. И не просто с согласием на добровольное пленение, а с заранее согласованными условиями и даже датой. Во всяком случае, нужно быть очень наивным человеком, чтобы принять на веру чудесное совпадение даты его сдачи в плен с датой пленения, задолго обещанной князем Барятинским ко дню именин Императора.

Сомнения в характере личности Шамиля и вовсе рассеиваются при обращении к изуверским технологиям его власти. Достаточно сказать, что во имя удержания чеченцев в состоянии войны с Россией Шамиль подверг избиению плетью собственную мать. При этом его дьявольски изворотливый ум преподнес эту показную экзекуцию женщины как наказание, якобы назначенное ей Всевышним за ходатайство за преступное желание чеченцев, "изменивших долгу правоверных", не участвовать в войне с Россией.

Подобная демонстрация "справедливости" была призвана стать прологом в установлении безграничной тирании. Так, по приказам Шамиля сжигались целые селения вместе с жителями за нежелание жить по шамилевскому шариату. Не только за употребление табака и вина, но даже за танцы и песни некогда свободных дагестанцев и чеченцев подвергали изуверским наказаниям, тогда как предательство каралось смертной казнью. Такой деспотии на Кавказе не было ни до, ни после Шамиля.

По сути, тоталитарная военно-теократическая машина Шамиля катком прошла по институтам горской демократии Дагестана и Чечни. Как ни парадоксально, но власть Шамиля, с 1848 года объявленная наследственной, то есть, по сути, монархией, и утратившая даже формальную связь с традициями горской демократии, ни шла ни в какое сравнение со свободами, дарованными казачеству. Очевидно, что имам Шамиль был одним из величайших властолюбцев в чистом виде, а не идейным борцом за религиозные и социально-политические идеалы.

Однако глубинные причины братоубийственной Кавказской войны кроются не в буйствах "великой личности", а в противостоянии великих держав, прежде всего Османской империи и Великобритании с Россией. Именно эта политика насаждения в протогосударственных общинах Северного Кавказа военно-теократической технологии экстремизма, ранее успешно испытанной на Аравийском полуострове, наряду с грубыми ошибками руководства тогдашней России сделали военное столкновение с народами Северного Кавказа "фатально неизбежным". В геополитической борьбе с Россией использовались и используются такие маниакальные властолюбцы, как Шамиль, с циничным прагматизмом облекающие свои низменные цели в демагогическую оболочку религиозных или социально-политических ценностей.

Что же до неслыханных почестей, якобы оказанных Шамилю, то они были тонко продуманной византийской формой празднования победы в Кавказской войне и должны были продемонстрировать безграничное величие империи, попутно превращая грозного предводителя непокорного Кавказа в беспрерывно благодарящего шута. Кульминацией этой кампании стало принесение Шамилем присяги на верноподданство Его Императорскому Величеству и содействие вновь испеченному вассалу в совершении хаджа в Мекку. Захоронение Шамиля, в соответствии с его давним желанием - в священной для мусульман Медине, поставило последнюю точку в обожествлении царской администрации на Кавказе в духе заветов имама о вечном верноподданстве России.

Смысл исторического экскурса - не в очередном перевороте непредсказуемой истории, а в адекватном восприятии настоящего, в поиске путей выхода из кровавой трагедии, разыгравшейся на Северном Кавказе. Очевидно, что такой поиск предполагает очищение от "исторического мусора": развенчание ложных героев и кумиров. История России напичкана ими, не оставляя ни малейших сомнений в надуманности наших "неразрешимых проблем".