Реформы и реформаторы глазами вице-губернатора

ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ, что М.Е. Салтыков служил в Рязани дважды - в 1858-1860 годах вице-губернатором, а затем в 1867-1868 годах председателем Казенной палаты. Потому Рязань вроде бы не без оснований претендовала на статус прообраза города Глупова. Рязанцы, кажется, настолько в этом уверены, что даже слегка обижены на неистового Салтыкова и всерьез начали изучать его рязанский период лишь лет десять назад.

Первая книга о жизни писателя в Рязани выходит в этом году. Литературоведы, однако, знают, что глуповцы - не совсем рязанцы. На рязанском материале и частью в Рязани написаны "Помпадуры и помпадурши", где подвергнута анализу предреформенная и пореформенная российская провинциальная жизнь 60-х годов прошлого века. Я открыла эту книжку недавно и обнаружила немало интересного. Самое удивительное то, как мало мы изменились. То же можно сказать и о нашей политической и административной системе, в которой по-прежнему властвуют "помпадуры и помпадурши". Даже в житейских нравах мы и они все те же. Пример тому наши дамы - завсегдатаи косметических салонов, дорогих магазинов и супермаркетов: "Губернские дамы, за небольшим исключением, все-таки были не более, как чиновницы, какие-нибудь председательши, командирши и советницы.., только недавно получившие понятие о комфорте и о том, что такое значит ни в чем себе не отказывать┘". Разве не знаком нам этот тип современной светской львицы, не привыкшей пока, но привыкающей уже ни в чем себе не отказывать?

Или так знакомая нам сцена на рынке, явно рязанском, где "площадь загромождена возами с осенними продуктами, в воздухе пахнет капустой, грибами и овощами┘". При этом обнаруживаются и случаи неповиновения властям: "Будочник просил у торговки пять грибов на щи, а она давала два, и будочник качал головой, как бы обдумывал, не расстрелять ли бабу за упрямство". Не берусь утверждать, что у нынешних бабушек, торгующих на рынке, стоит над душой такой "будочник", а вот недавние еще времена, когда на рязанских рынках постреливали, помню.

Рязанские обыватели за последние десять лет пережили столько всего, что только подмеченное еще М.Е. Салтыковым мудрое отношение к власти спасает их от отчаяния: "Скажу тебе по секрету, что наш мужик не боится внутренней политики просто потому, что не понимает ее. Как ты его ни донимай, он все-таки будет думать, что это не внутренняя политика, а просто божеское попущение вроде мора, голода, наводнения с той лишь разницей, что на этот раз воплощением того попущения является "помпадур".

Рязань видела всяких "помпадуров", то бишь губернаторов и градоначальников: "Один сеет картофель, а о путях сообщения не думает, другой обсаживает дороги березками, а не думает о том, что дороги только тогда полезны, когда есть, что возить по ним". Это, пожалуй, воспоминания партийно-советских времен.

Но вот грянула перестройка, и к власти пришли политики нового типа. Это о них у Салтыкова: "┘ни о чем не думают, только как бы руку на что-нибудь наложить или какой-нибудь монумент на воздух взорвать". Знают рязанцы, кто из местных "помпадуров" тяжелую длань накладывал на то, что плохо лежит и неплохо работает, а кто страсть как любил сносить монументы и переименовывать улицы. В уста одного из таких недавних градоначальников, не кривя душой, можно вложить фразу: "Мне мерзавцы необходимы┘ В настоящее время кроме мерзавцев я не вижу людей, которые могли бы с пользой мне содействовать".

Был в новейшей рязанской политической истории "помпадур", то есть губернатор, который "был робок, что, впрочем, объяснялось уже тем, что в самом формуляре его было отмечено, что он не был в походах. Он легко обдумывал мероприятия, но чуть только выходил на арену политической деятельности, оказывался слабым и вялым". Надо сказать, что основной его оппонент в походах участвовал, тоже легко обдумывал мероприятия, но слабостью и вялостью не отличался. Его и назначили градоначальником-то будто бы для того, "чтобы нарушать общественную тишину и сеять раздор с целью успешного их подавления". Чем он, собственно, года три и занимался. Это он "постепенно образовал около себя целое поколение молодых бюрократов, которые отличались тем, что ходили в щегольских пиджаках, целые дни таскались с визитами, очаровывали дам отличным знанием иностранного диалекта и немилосердным образом лгали".

Это поколение чиновников-реформаторов, конечно, вовсе не рязанское изобретение и даже, как оказалось, не примета XX века. Хотя нам всем так знакомы эти повадки, эти физиономии, эти карьеры┘ "Какой бездной талантливости должны были обладать эти люди, ведь они выдвинулись на арену деятельности не только без всяких приготовлений, но просто в чем мать родила, однако за всем этим все-таки умели нечто понимать, нечто сказать, рассуждать, выслушивать, говорить".

Это в те недавние времена рязанцы вдруг воочию увидели, что и "между благородными бывает воровство, только по обширности своей не имеет презрительного вида. Все больше по благородству крупными кушами". А как искусно в те времена научились делить доходы и собственность! Взять, например, столь актуальное для нашей области ликероводочное производство. Именно тогда область, мощности которой могли производить значительную часть спиртов в России, совсем перестала получать доходы от производства горячительных напитков по той простой причине, что все было схвачено и плавно перетекало из легального бизнеса в область нелегального и криминального. Ведь еще вице-губернатор Салтыков понимал, где в этом праве откупов винной торговли изюминка. И рязанские спиртовики, столкнувшиеся с приватизацией отрасли, это понимали, но поделать ничегошеньки не могли: "Всякий очень хорошо понимал, что, для того чтобы сообщить этому праву пользовательный характер, необходимо обладать достаточными капиталами. Но капиталов этих ни у кого не оказывалось по той причине, что они давным-давно были просвистаны достославными предками на всякие головоушибительные увеселения". В результате главными на том празднике жизни, каковым стала российская приватизация, да еще в ее рязанском варианте, оказались те, кто свой капитал не просвистал. "А как же закон?" - спросите вы. А так, как обошелся с ним один из рязанских "помпадуров". А может, и не он один:

"Новый, прибыв в некоторое присутственное место, спросил книгу законов, подложил ее под себя и затем, бия себя в грудь, сказал предстоящим:

- Я вам книга, милостивые государи! Я книга, и больше никаких книг вам знать не надобно".

Тот самый бравый градоначальник, о котором уже шла речь в моем повествовании, прославился у рязанцев еще и тем, что более двух лет боролся с законом и "даже чуть было не победил, но приехал ревизор и сразу заставил победителя сложить оружие". Правда, оружие пришлось сложить и его робкому оппоненту. Поскольку тогда уже "знали испытанное средство от слишком лихих помпадуров. Это средство - перемещение, повышение и увольнение".

И тогда на рязанском горизонте появились новый губернатор и новый градоначальник. Градоначальник "все совершил, что смертному совершить доступно, то есть недоимки собрал, беспокойных укротил, нравственность водворил... но по вопросу мостовых сломался┘". А губернатор? Тот довольно быстро "убедился, что, для того чтобы хорошо вести дела, нужно всех удовлетворять. А для того чтобы всех удовлетворить, нужно всех очаровать, нужно не то чтобы лгать, а так объясняться, чтобы никто ничего не понимал, а всякий бы облизывался".

Недолговечное это правление привело к ситуации в крае, когда "путей сообщения не существует, судоходство в упадке, торговля преследует цели низкие и неблагородные, а при взгляде на земледелие единственная мысль, которая приходит в голову, есть следующая: всуе трудятся зиждущие. К сему с течением времени присоединились процветание кабаков и необыкновенный успех сибирской язвы". Пожалуй, только по поводу сибирской язвы великий сатирик оказался не прав. Все же остальное наводило рязанского обывателя на мысль о том, что "все проявления, имеющие либеральный характер, как бы преданны они ни были, заключают в себе одно лишь безобразие".

И тут случились на земле Рязанской выборы. Восемь кандидатов в губернаторы и примерно столько же в градоначальники все как один повторяли: "Я желаю, чтобы у меня процветала промышленность, чтобы священное право собственности было вполне обеспечено, чтобы порядок ни под каким видом нарушен не был и, наконец, чтобы везде и во всем видна была рука". В результате состоявшихся-таки выборов к власти пришла партия, проповедовавшая "теорию возрождения России посредством социализма, проводимого мощной рукой администрации". После чего "ряды либералов странным образом поредели, затем в течение какого-нибудь месяца погибли все молодые насаждения либерализма".

Мы вспомнили вдруг, "что истинный администратор не должен действовать иначе, как через посредство мероприятий. Всякое его действие не есть действие, а есть мероприятие. Приветливый вид, благосклонный взгляд суть такие же меры внутренней политики, как и экзекуция". К правительственным мерам губернская власть стала относиться критически, находила, что "многого еще остается желать и что хотя, конечно, всего вдруг нельзя, однако бы не мешало кое-что и поприкинуть". При этом надеялись, что "практика значительно поправит теорию, под практикой разумея себя┘". Да и стоит ли удивляться этому провинциальному недовольству, если российский обыватель "только тогда считал себя благополучным, когда начальник находился в отсутствии". Благо, что случалось в России это все чаще. А самочувствие рязанского обывателя ничем не отличалось от российского, вконец замученного реформами. Если бы знали тогдашние российские политики "статистику и политическую экономию, то поняли бы, что обывательская спина не всегда служит верным обеспечением для наполнения казны кредитными билетами". Чего стоит мысль, что "обыватель есть не что иное, как административный объект, все притязания которого могут быть разом расселены тремя словами: "не твое дело!" И это тоже цитата из книги бывшего рязанского вице-губернатора М.Е. Салтыкова-Щедрина. Очень современно. Как будто сегодня написано. Не правда ли?

Вот и подошли мы к сегодняшним нашим временам: "Спохватился, было, писатель и издал книгу "10 лет реформ"┘ целых десять лет. Но и он никого не утешил и не опечалил, а многих даже удивил:

- Видели под стеклом "10 лет реформ" стоят? - изумленно спрашивали одни.

- Какие "10 лет реформ"? Когда? Зачем? - изумлялись другие. И только".

Что-то такое болезненно-горькое было в сатире Салтыкова-Щедрина. Что-то пронзительное и провидческое, что делает труды и мысли его вечными и для страны нашей всегда актуальными. О чем мы думаем сегодня? Какими размышлениями занимаем собственную праздность, если она вдруг обнаруживается? "Сходил бы в редакцию нашей газеты покалякать, какие стоят на очереди реформы, но не дальше, как час тому назад, получил от редактора записку: "Приходить незачем, реформ нет и не будет. Калякать не о чем". Написано, между прочим, 130 лет назад. Все тем же Михаилом Евграфовичем.