Аркадий Малер
Природа являла свою первозданную чистоту в Эдемском саду, но человечество по грехам своим утратило Рай. Питер Пауль Рубенс и Ян Брейгель Старший. Эдем и грехопадение. 1615.
Королевская галерея Маурицхейс. Гаага, Нидерланды
С христианской точки зрения, основанной на библейском Откровении, Бог создал весь материальный мир благим и благоустроенным (Быт. 1, 8–25), и человек восхищается всем Божественным творением (Пс. 91, 5), как зритель восхищается картиной художника. В этом восхищении уже заключается не только этический, но и эстетический пафос христианства. Христианин не может быть равнодушен к природе, как сын не может быть равнодушен к дому, который построил для него отец. При этом автор очень точно замечает, что в сравнении с другими религиями христианство наиболее антропоцентрично, но он делает из этого ровно обратные выводы, нежели православные богословы. Сравнительный «антропоцентризм» христианства заключается в том, что Бог создал человека не как животное, а по своему образу и подобию (Быт. 1, 26), и призвал самого человека к «обожению». Сам Творец воплощается именно в человеческой природе и поэтому создает Церковь как богочеловеческий организм. Действительно, правы те исследователи, которые видят в христианстве исключительно гуманистическую религию, на основе которой только и возможно было возникновение новоевропейского гуманизма с его ценностями прав и достоинства личности.
Противоречие новоевропейского «гуманистического антропоцентризма», как определяется эта позиция в обозначенном документе, состоит в том, что он сохранил христианское представление о ценности человеческой личности, но отказался от его метафизического базиса – самой христианской веры. Таким образом, человек был провозглашен главной ценностью на земле, со своими особыми свободами и правами, но у него уже не было никаких обязанностей, а самое главное, это уникальное «положение человека в космосе» (Макс Шелер) уже никак нельзя было обосновать, оно просто постулировалось без всяких объяснений. Поэтому все пороки новоевропейского антропоцентризма, включая некоторый экологический нигилизм, известны не своими христианскими корнями, а как раз наоборот – отсечением этих корней и противопоставлением себя христианству.
В христианском вероучении человек должен был не только обладать миром и владычествовать над ним (Быт. 1, 28), но и бережно хранить его (Быт. 2,15) – вот основа основ христианской экологической этики. И только отказавшись от христианства, европейцы Нового времени забыли об этом императиве, данном человеку в самом начале его жизни, еще до грехопадения. Поскольку же грехопадение исказило не только человеческую природу, но и всю мировую природу, постольку, по словам апостола Павла, «вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Рим. 8, 22). И именно поэтому другой апостол Иоанн говорит: «Не любите мира, ни того, что в мире» (1 Ин. 2,15) не потому, что сам тварный мир является злом. В таком отношении к грехопадшему миру нет никакого мироотрицания, как нет никакого человекоотрицания в утверждении, что природа человека грешна, а его существование на земле бренно. Как бы ни были несовершенны человек и окружающий его мир, потомки Адама так же должны хранить этот мир, как их праотец хранил Эдемский сад.
Откуда же взялось странное обвинение христианства в «антиэкологизме»? Задолго до американского антрополога-эволюциониста Лесли Уайта, на которого ссылается автор, подобное обвинение предъявляли христианству язычники, о которых сам автор столь комплиментарно пишет в своей статье. Если экологические концепции коренятся в религиозной картине мира, то по логике Уайта единственное спасение мира от экологической катастрофы состоит в возвращении к язычеству, где природа «полна богов» (Фалес), а природные ресурсы одушевлены и их использование может вызывать гнев этих богов, как считали индейцы хопи, на чьи мифы автор ссылается в противовес Библии.
Отсюда неизбежно возникает второй вопрос: если уж последовательно заниматься «генеалогией морали», то в ветхозаветном «антропоцентризме», якобы отчуждающем Бога от человека, а человека от природы, нужно обвинять не столько христианство, сколько саму ветхозаветную религиозность, не принявшую Новый Завет – то есть иудаизм, а шире – сам принцип «авраамической» религиозности. Ведь экологическая позиция христианства сделала шаг вперед по сравнению с древним иудаизмом, поскольку, например, христианство отказалось от кровных жертвоприношений и никаких ритуальных убийств животных в христианстве нет. Если же строго следовать всем православным постам, то воздерживаться от животного мяса в общей сложности иногда приходится до полугода, не считая подготовки к причастию, которое в жизни христианина должно происходить как можно чаще. Более того, в контексте православного мировоззрения вообще невозможно говорить о каком-либо «отчуждении» Бога и мира, поскольку Бог-Творец реально присутствует в тварном мире своей нетварной природой (нетварными энергиями) – прежде всего в евхаристии, о чем прямо сказано в соборном документе: «Церковь призывает благодать Святого Духа не только на человека, но и на весь окружающий его мир. Божественная евхаристия освящает тварный космос».
Таким образом, христианская онтология никак не способствует каким-либо антиэкологическим установкам. Тем более удивительно замечание автора относительно таких тривиальных слов в этом документе: «Церковь ежедневно молится о «благорастворении воздухов, о изобилии плодов земных», совершаются и особые молитвы о людях, трудящихся на земле, об избавлении от стихийных бедствий, вредоносных животных». С точки зрения автора, этот тезис противоречит экологическому мышлению: «Весьма опрометчиво со стороны авторов экологической декларации РПЦ и напоминание о том, что Церковь молится «об избавлении от стихийных бедствий, вредоносных животных» и т.п. Ведь выражаемая такими молитвами установка – не что иное, как активное стремление к нарушению естественного природного баланса», – пишет Черняев.
На это неожиданное замечание неизбежно возникают три возражения. Во-первых, с каких пор для христиан так называемый естественный природный баланс может оказаться хоть сколько-нибудь сопоставимой ценностью со всемогущей и всеблагой волей Бога? Во-вторых, если РПЦ своими молитвами может реально нарушить «естественный природный баланс», то тогда нет смысла упрекать ее в ложной онтологии и остается только принять эту онтологию как единственно истинную. Наконец, в-третьих, из этого замечания следует, что человечество вообще не должно стремиться к спасению от стихийных бедствий и вредоносных животных, раз предотвращая первые и уничтожая вторых, оно нарушает «естественный природный баланс». И тогда остается выяснить, что может быть реальной положительной альтернативой христианской экологической этики – языческая сакрализация жизни природы во всех ее проявлениях или отказ от самой жизни человека ради жизни других организмов?
Дарья Гармоненко 
