О чем говорят пессимисты?

Вопрос о специфике диалога между христианами и буддистами возникает естественным образом, когда узнаешь, что во время недавней «неофициальной» встречи в Ватикане Папа Римский Бенедикт XVI и Далай-лама XIV обсуждали сугубо «религиозные темы». Известно, что у христиан, мусульман и иудеев есть совершенно очевидная база для богословского диалога: авраамические корни трех религий, единобожие и т.д. А как выглядит та общая религиозная почва, на которую без опаски могут ступить и Римский Понтифик, и протестантский пастор, и тибетский лама, и дзэнский монах?

Католическая Церковь ответила на этот вопрос в 1965 г. В декларации II Ватиканского Собора «Nostra aetate» говорится следующее: «Буддизм, в зависимости от его различных форм, признает коренную неудовлетворительность этого изменчивого мира и учит тому пути, на котором люди с благочестивой и уповающей душой могут либо обрести состояние совершенного освобождения, либо достичь наивысшего озарения собственными усилиями или помощью свыше. Так и другие религии, обнаруживаемые повсюду в мире, стремятся различными способами прийти на помощь беспокойному человеческому сердцу, предлагая пути, то есть учения и правила жизни, а также священные обряды».

В том же 1965 г., за неделю до принятия декларации «Nostra aetate», в Чикаго умер знаменитый протестантский богослов Пауль Тиллих. Двумя годами ранее в издательстве «Columbia University Press» вышла его работа «Христианство и встреча мировых религий», одна из глав которой была полностью посвящена проблемам буддийско-христианского диалога. «Обе религии (буддизм и христианство. – «НГР») основаны на отрицательной оценке существования: Царствие Божие противопоставляется царствам этого мира, т.е. демоническим властным структурам, управляющим историей и жизнью людей; нирвана противопоставляется ложному миру реальности как мир истинной реальности, откуда все вышло и куда всему суждено вернуться», – писал богослов. Диалог христианства и буддизма, по Тиллиху, – не что иное, как встреча двух «экзистенциальных пессимистов».

Официальный документ и попытка культурологического или богословского осмысления того или иного процесса – не одно и то же. Выражаясь образно, ученые и теологи варят компот, а чиновники и дипломаты вылавливают из него самые вкусные ягоды. Пауль Тиллих не ограничился констатацией «того, что объединяет религии» (сегодня это лейтмотив большинства межрелигиозных форумов), но предложил парадигму буддийско-христианского диалога, со всеми его подводными камнями, противоречиями и тупиками.

Так, например, не являются ли взаимоисключающими сами символы Царства Божьего и нирваны? Ведь Царство Божие – «символ социальный, политический и персоналистический», тогда как нирвана – это не просто преодоление социального (как социальной справедливости, так и несправедливости), но и преодоление индивидуального. Буддизм и христианство, конечно, роднит пессимистическое отношение к реальности, но пессимизм пессимизму рознь: там, где христианин вздохнет с облегчением, буддист увидит очередной соблазн и препятствие на пути к спасению.

Пожалуй, задача Тиллиха, как интеллектуала от христианства, заключалась в первую очередь именно в диагностике, а не во врачевании противоречий. Он, конечно, указывал на общее происхождение всех религий из «элементов опыта священного», на сходство между восхвалением нирваны и «ожиданием того, что Бог будет всем во всём», но в то же время предостерегал от «выработки общего знаменателя, лишающего несовместимые символы их конкретного смысла». Такой знаменатель должен стать результатом нового откровения, а не плодом дискуссий между пусть учеными и богословами, но все-таки людьми.

Буддийско-христианский диалог глазами Тиллиха – это проблема на проблеме. Как вести богословскую беседу, если буддист и христианин по-разному понимают Абсолют? Как примирить утилитаристское, техническое, потребительское отношение к природе в христианской культуре, проявившееся особенно наглядно в эпоху научно-технической революции, и стремление буддиста к отождествлению себя с природой, невозможность представить ее как нечто «иное» по отношению к себе, как объект эксплуатации? Как соотносятся «историчность» христианства, его стремление к революционному преобразованию реальности и буддийское желание не изменить реальность, но избавиться от нее?

Пауль Тиллих приводит пример воображаемой беседы между буддистом и христианином – блестящую иллюстрацию фундаментальных расхождений. Христианин говорит, что верит в то, что человек наделен «собственной субстанцией», а также в «возможность сообщества индивидов». Буддист возражает ему: разве возможно сообщество, если у каждого есть своя субстанция? «Сообщество предполагает разделение, а у вас, буддистов, не сообщество, а отождествление», – парирует христианин. Две религии с трудом понимают логику друг друга и едва находят общий язык, но при этом вынуждены вести беседу.

Их вынуждает к этому жизнь в меняющемся мире. «Буддийская Япония, – писал Тиллих, – стремится к демократии и задается вопросом о ее духовных основаниях... Японии навязали демократию; японцы ее приняли, но при этом спросили: как она будет работать, если христианское (лежащее в основе демократии. – «НГР») отношение к человеку не имеет корней ни в синтоизме, ни в буддизме?» Можно было бы добавить: в основе индустриального развития таких стран, как Южная Корея, Таиланд, Япония, лежит скорее «христианский утилитаризм», нежели буддийское отношение к природе. «Экспорт вещей» (экономических, политических концепций) предполагает «экспорт идей», экспорт чуждой и непонятной логики.

Паулю Тиллиху удалось не только наметить контуры диалога между буддизмом и христианством, но и показать, что ни одна из тем возможной дискуссии не является спекулятивной, только лишь интеллектуальной и не имеющей отношения к социальной, политической или экономической реальности. Потому и беседа Папы и Далай-ламы едва ли носила «исключительно религиозный характер». В буддийско-христианском диалоге нет «сугубо религиозных» тем. Если это конструктивный диалог, разумеется.