Ольга Квирквелия Тема отречения от Бога в Конституционном договоре Евросоюза представляется весьма интересной прежде всего наличием скрытых от "посторонних" глаз конфликтов и аргументов. Собственно говоря, почему отказ от упоминания Бога в Евроконституции может быть расценен как отречение от последнего? В Основном законе РФ его тоже нет, что отнюдь не мешает демонстративному проникновению Русской Православной Церкви во все уровни и области государственной жизни.
И все же эта тема воспринимается как актуальная и болезненная. Тогда в чем дело? Неужели столь большое внимание привлекает такая "техническая" деталь, как упоминать Бога или нет? Летом 2002 г. в Риме прошла весьма представительная международная конференция, посвященная этой проблематике. В ней приняли участие около 100 специалистов в области права, богословия и политики. О значимости события говорил тот факт, что конференцию открыл президент Италии Карло Чампи и кардинал Поль Пупар. Папа Римский Иоанн Павел II направил участникам мероприятия специальное послание. Из анализа высказываний политических и религиозных деятелей удалось выделить две основные проблемы: роль и место христианства в современной Европе и отношения между Церковью и государством (в этом контексте ЕС рассматривается как некая сверхдержава).
Не секрет, что ЕС пока не слишком считается с мнением Церкви. Ее активные приверженцы составляют слишком малый процент населения континента. И не случайно базовой идеей сторонников Церкви является утверждение, что само единство Европы возможно именно потому, что оно основано на христианстве. Иоанн Павел II в своем послании подчеркнул, что не только культурные корни европейского единства уходят в христианство, но и сам стиль мышления европейских народов сформировался под его глубоким воздействием и сегодня присутствует в социуме уже вне зависимости от степени религиозности его членов. С этим утверждением трудно не согласиться.
Профессор Витторио Метью отметил особую роль Рима. Например, Византия именовалась Новым Римом, Москва - Третьим Римом, причем связано это не только с христианством, но и с имперской идеей. К сожалению, теперь христианские убеждения присущи в основном коренным европейцам, а их в Европе все меньше и меньше. По мнению профессора Франца Эккерта, единая Европа - структура, христианская по своему характеру, и останется таковой, пока сами верующие не откажутся от нее. Понимание ЕС как империи находит и вовсе ничтожное число сторонников. Апологеты христианства, привыкшие обращаться к образу Царства Небесного как идеалу земной власти, видимо, не вполне отдают себе отчет в том, что монархия на сегодняшний день, мягко говоря, не самый актуальный политический строй. Призыв построить Царство Божие на земле наши современники скорее готовы заменить на призыв построить парламентскую республику.
Кардинал Поль Пупар перенес внимание с прошлых заслуг христианства на современность, остановившись на роли понтификов, в частности Пия XII, Иоанна XXIII, Павла VI, в формировании самой идеи единой Европы как шага на пути к цивилизации любви. Особый вклад нынешнего Папы связан прежде всего с Восточной Европой. Он постоянно подчеркивает, что единая Европа невозможна без Европы Восточной. И с этим тоже нужно согласиться, хотя, как показывает практика, для достижения истинного единства среди христианских конфессий одной хорошей теории мало.
Сегодня в Европе проживает значительное число эмигрантов, причем в основном нехристиан по вероисповеданию. В некоторых странах только легальные мигранты составляют до 9% населения. Учитывая, что среди коренного населения также есть атеисты и люди, безразличные к религии, упоминание христианства в Евроконституции требует принятия решения по более насущным проблемам. Изначально ЕС ориентировался на лозунг "Европа - общий дом". Не отказываясь от него, требуется определить, на кого он рассчитан, иначе говоря, кем считать мигрантов и вообще нехристиан. Если Европа - это и их "дом", то нельзя навязывать им чуждые ценности. Если же относиться по принципу "Чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы в гостях", это может осложнить социальную ситуацию и психологическую атмосферу на континенте. Стареющая Европа не может обойтись без мигрантов, именно поэтому она вынуждена стараться быть для них достаточно комфортной. Любопытно, что сходная ситуация сложилась на сей день в России: при реальном многообразии присутствующих на ее территории вероисповеданий лозунг "Россия православная" приводит к угасанию патриотизма у большей части ее граждан. А ЕС именно этого стремится избежать.
Это соображения прагматические, но есть и гуманистические. В основе объединения Европы лежат три идеи: экономическая интеграция; демократизация и защита прав и свобод человека; обеспечение безопасности. На политическом уровне задачей является преодоление любой возможной агрессивности, направленной на иностранцев, иноверцев, инакомыслящих и порожденной взаимными недоверием и враждебностью культур, народностей, классов, религий. Необходим поиск единства без нарушения различий и утверждение различий без разрушения единства.
Так что аргументы противников упоминания в Конституции христианства не столь уж абсурдны. Неким компромиссным вариантом является упоминание во вступлении не христианства, а Бога (вполне в духе высказывания "Бог - как интернет: Он один, но провайдеров у Него много"). Это, конечно, снимает напряженность в межрелигиозных отношениях, но как быть с правами атеистов? Почему люди, на законных основаниях осуществляющие данную им свободу совести, вынуждены чувствовать себя изгоями? Пойдет ли на пользу самой вере ситуация, в которой она будет законодательно навязываться? Не лучше ли будет, если авторитет Церкви и христианства в целом станет определять позиция, а не статус? Это вопросы не только к разработчикам данного документа, но и ко всем христианам.
Второй значимой темой является взаимодействие Церкви и государства. Профессор Пьерпаоло Донати рассматривает две стратегии отношения к вере в современном обществе: "европейская модель" вынуждает религию приспосабливаться к демократии, навязывая ей свои ценности, далеко не всегда для нее приемлемые. Но Церковь не может отказываться от своих вероучительных принципов. Христианство, основанное на понимании уникальности каждой личности и ее места в истории спасения, несколько своеобразно (с точки зрения демократов) интерпретирует свободу, равенство и демократию.
В то же время "американская модель" оставляет религии автономию, но вытесняет ее в сферу чисто приватную, отделяя от сферы политической. Ни та, ни другая модели, по сути, не отвечают устремлениям Церкви, стремящейся к гармонизации основных ценностных приоритетов. В противном случае верующий попадает в сложную ситуацию, вынужденный жить по двойному стандарту. К тому же в Конституциях некоторых европейских стран эта гармонизация достигнута за счет определения статуса государственной религии.
Именно поэтому ситуация с теми странами, где она существует (таких стран среди членов ЕС пока три: Дания - лютеранство, Великобритания - англиканство, Греция - православие), остается крайне сложной и болезненной. Наличие государственной религии входит в противоречие с требованием свободы вероисповедания. (Как, впрочем, и упоминание христианства в Конституции ЕС.) И это уже вопрос не только взаимоотношений Церкви и ЕС, но и отношений стран - членов последнего. Готовы ли упомянутые страны отказаться от чьей-либо религиозной монополии? Ведь за ней стоит не только некий приоритет в области веры, но и возможность для государства использовать Церковь как еще один инструмент манипуляции обществом, а для Церкви возможность вмешиваться в политические и экономические вопросы.
Тему государственной религии в рамках единой Европы развил известный ученый Джорджио Константес. Исторически в Греции сложилась ментальность, согласно которой кто не православный, тот не грек. Связь Церкви и государства сделала их взаимозависимыми. Православные праздники являются государственными, Закон Божий преподается в школе и т.д. Этот симбиоз создает большие проблемы для верующих других конфессий и религий. Греческая Конституция - одна из самых либеральных в Европе, и, конечно, в ней провозглашена свобода вероисповедания, но в реальности власти никогда не идут против воли Православной Церкви. Станет ли это приемлемым для Европейского союза? И не возникнет ли аналогичная ситуация уже в рамках самого ЕС, если будет принято его официальное вероисповедание?
Таким образом, поиск не завершен. Хотя шансов на то, что христиане сумеют переубедить демократов, очень мало. Демократические ценности обладают большей универсальностью, чем христианские, и это веский аргумент для европейских прагматиков.
Многие из упомянутых соображений вполне актуальны и для России, но готовы ли мы обсуждать их столь же активно и открыто?
Дарья Гармоненко