Книга нетрадиционной еврейской ориентации

По новой версии, Фейгин у Диккенса пытается растлить не только душу, но и тело маленького Оливера, этого Агнца викторианских времен. Кадр из фильма «Оливер Твист». 2005

Квир-теория и еврейский вопрос. Под редакцией Даниэля Боярина, Даниэля Ицковица и Энн Пелегрини. – М.: ИД Книжники, 2020.

Странно даже не то, что буквально в первых строках предисловия к сборнику мы читаем: «Еврейство и гомосексуальность используют друг друга и связаны друг с другом очень явственно». Гораздо удивительнее, что книгу про взаимосвязи еврейского вопроса и квир-теории, которая подвергает сомнению обусловленность сексуального поведения биологическим полом индивида, подготовило к выходу в свет издательство под эгидой Федерации еврейских религиозных общин России (ФЕОР), организации с устойчивыми традиционными ценностями.

Читателям, детство и отрочество которых пришлось на 1970–1980-е годы, знакомо исследуемое в сборнике понятие психологического «чулана», то есть сокрытия своей «стыдной» национальной идентичности. Для советских детей этот опыт мог быть не менее травмирующим, чем страх открыть себя миру у подростков с гомосексуальными наклонностями. Однако в наши дни публичная демонстрация своего еврейства перестала быть чем-то экстраординарным. Трудно себе представить что-то менее квирное, чем хасидские шляпы и бороды на торжественных мероприятиях в Кремле. По-настоящему квирным стало бы открытое выступление российского раввина в пользу несистемной оппозиции или антисемитская «новая искренность» представителя власти. ФЕОР ввергла бы чиновника-антисемита в такую фрустрацию, какая и не снилась Маленькому Гансу из знаменитой книжки Фрейда.

Но невозможное возможно: сборник «Квир-теория и еврейский вопрос» вскоре выйдет в свет и, возможно, вызовет шок у некоторых читателей, увидевших привычные вещи под необычным углом зрения. Авторы рассматривают через призму своей теории о странностях многие явления политики, культуры и истории, к которым раньше бы и не подумали приближаться с подобным прочтением.

Чего стоит хотя бы «любовный треугольник» гомосексуалов, евреев и… коммунистов! Оказывается, во времена маккартизма в Соединенных Штатах эта тождественность считалась нормативной: «Гомосексуалы воспринимаются как серьезная вну­тренняя опасность, связанная с коммунистической угрозой...» (93), «Теории заговора давался в руки новый инструмент, комбинируя который с международным еврейским заговором она могла поддерживать чувство опасности на прежнем уровне даже после Холокоста. Дискурсы, формирую­щие образ гомосексуалов, не просто выстраиваются на основании анало­гии с евреями – гомосексуалы подаются как важнейшие союзники евреев в обстановке, сложившейся после Холокоста… Создается заколдованный круг генерации ярлыков, в котором коммуни­сты могут быть названы евреями, евреи – гомосексуалами, а гомосексуа­лы – коммунистами» (107).

«Давняя традиция как открыто, так и имплицитно связывать друг с другом гомосексуалов и евреев, по крайней мере в рамках антисемитского и гомофобного дискурса, прослеживается и сейчас в самых разных источ­никах: от новых правых до Верховного суда США, – читаем в другом месте. – Например, в 1996 году особое мнение судьи Верховного суда Скалиа против решения об отклоне­нии антигейской второй поправки штата Колорадо звучало так, будто было взято непосредственно из «Протоколов сионских мудрецов». Скалиа рисо­вал гомосексуалов и евреев как меньшинство, наделенное непропорционально большими привилегиями и обладающее одновременно финансо­вым капиталом и политическим влиянием, значительно превосходящим любые разумные ожидания» (82).

Любопытно, что автор очерка, откуда взяты эти цитаты, рекомендует лидерам еврейского общественного мнения работать не над размежеванием понятий «еврейство» и «гомосексуальность», но, наоборот, противостоять блоку гомофобов и расистов: «Если же евреи и квиры будут активно работать над тем, чтобы расшатать ассоциацию между собой и белой расой, они смогут выбить почву из‑под конкретных антисемитских или гетеросексистских обвинений – например, что они представляют «непропорционально привилегированное» (в силу принадлежности к белой расе) «меньшинство» (поскольку не гете­росексуальны и не христиане). Сопротивление подобного типа дает воз­можность вмешательства в современную правую политику» (107). Звучит актуально в контексте движения «Black lives matter» в США, хотя на языке оригинала сборник вышел еще в начале нулевых годов.

В безграничных возможностях размежевания людей по принципу «свой–чужой» убеждает очерк, посвященный истории молодежных движений в Германии начала XX века, основанных на мужской солидарности и привилегированности. «В рамках этих романтизированных сообществ мужчин-товарищей, сложившихся вокруг харизматичных лиде­ров… антибуржуазное и антифеминистское представление о группе мужчин как основе политической жизни начало теоретически осмысляться как противовес семье, понимаемой как женский продукт и обвиняемой как в бюрократической анонимности совре­менной государственной службы, так и в «феминизации» светской жизни» (117). Для идеологов подобных сообществ были характерны мизогинистские настроения, а свое отвращение к женскому началу пылкие немецкие юноши оправдывали «рассуждениями о еврейском феминизирующем влиянии на общество и о том, что неоправданно высокий статус жен­щин и запрет на любовь между мужчинами являются расово еврейскими изобретениями» (127). Все мы знаем, чем завершилась в первой половине XX века идеализация расово чистой германской мускулинности.

О соперничестве еврейской и гомосексуальной идентичности в политике рассказывает очерк, посвященный ЛГБТ-движению в современном Израиле. Геи и евреи соперничают за право называться главной жертвой нацизма, ведь Холокост «используется в из­раильском дискурсе как чрезвычайно спорная тема, с помощью которой ев­реи утверждают свою аутентичность и политическую правоту» (188). «Геи и лесбиянки оказались героями светского либерализ­ма, и единственными их стойкими противниками остаются религиоз­ные правые», – пишет автор очерка (189).

Если воспользоваться терминологией сборника, его авторы «достают из чулана» произведения литературы и кинематографа, «выбивая из них пыль» экстравагантными прочтениями. Шокирует трактовка «Приключений Оливера Твиста», прочитываемая через призму явных антисемитских и латентных гомофобных предрассудков Чарльза Диккенса: «Образ Феджина (чаще в русских переводах встречается вариант имени Фейгин. – «НГР») заслуживает нашего особого внимания, поскольку он не только предвещает возникший позже стереотип педераста, домогающе­гося юных мальчиков, но также вызывает в памяти старые мифы о «крова­вом навете», которые в XIX веке еще ощутимо влияли на отношение к ев­реям в обществе» (366). Много написано о том, что старый еврей, содержащий воровской притон, отождествляется у Диккенса с дьяволом: особенно характерна сцена знакомства Оливера с Фейгином, когда тот предстает на фоне пылающего очага с вилкой в руках. Однако наш интерпретатор идет дальше: еврей у Диккенса якобы стремится растлить не только душу, но и тело Оливера, который выступает чуть ли не воплощением младенца-Христа (371).

Не лишена любопытства деконструкция многих тем, которые обрели в последнее время респектабельность и даже защиту закона (о чувствах верующих) в России. Один из очерков рассказывает об Аврааме Мигеле Кардосо, испанском конверсо (обращенном в христианство иудее), который был сподвижником знаменитого лжемессии XVII века Саббатая (Шабтая) Цви. Кардосо разрабатывал каббалистическую теорию, согласно которой он тоже призван быть мессией, но в его мужской ипостаси, а Цви соответственно воплощает женское начало. Началом эпохи избавления мира от греха должно стать мистическое соитие двух избранников: «Когда Кардосо говорит о соединении двух мессий, он использует имен­но этот образ коронованного фаллоса, называя себя фаллосом и отводя Шабтаю Цви роль короны» (250).

Еще один очерк посвящен анализу «Диббука» еврейского писателя и фольклориста Семена Ан-ского. Один из сюжетных поворотов драмы связан с отношениями мужчин, отправляющихся в паломничество к резиденциям хасидских цадиков. «Митнагедская (митнагед – ортодоксальный оппонент хасидизма. – «НГР») литература высмеивала мужчин-хасидов, оставлявших дом, жену и детей на многие недели, чтобы посетить двор цадика… Мит­нагдим… полагали, что крайний аскетизм служил покровом для эротической разнузданности… Гомосек­суальные намеки были плотно связаны с крепкой мужской дружбой внутри хасидского двора» (271).

Возможно, чтобы прочитать книгу, некоторым читателям придется самим «выйти из чулана», преодолеть себя. Адепты квир-теории отвечают на подобные сомнения следующим образом: «Мы не можем обойтись без истории. А именно исто­рия... и есть то, что болит» (411).