Апокалипсис не сегодня

Валерия Косякова. Апокалипсис Средневековья. Иероним Босх, Иван Грозный, конец света. – М.: АСТ, 2018.

Книга «Страдающее Средневековье» – своеобразное продолжение популярного одноименного паблика – в уходящем году удостоилась премии «Просветитель» в номинации «Гуманитарные науки» за лучшую научно-популярную книгу на русском языке. Издательство, по всей видимости, намерено развить успех – «Апокалипсис Средневековья» культуролога из РГГУ Валерии Косяковой следует «Страдающему Средневековью» во всем, от концепции и трехчастной структуры до дизайна обложки.

«Апокалипсис» мог бы считаться тремя дополнительными главами к предыдущей книге, посвященными месту пророчеств о конце света в средневековом искусстве, мировоззрении и обществе. Собственно, апокалипсис – это не только тема, но и один из персонажей монографии Косяковой. Это наделяет первую главу книги, «Апокалипсис навсегда», функциями предисловия к двум последующим.

Валерия Косякова называет апокалиптический миф одним из базовых алгоритмов европейской культуры. В Средние века он явно выходил на первое место – этому способствовало печальное состояние континента. Миф об апокалипсисе стал и социальным феноменом, породив, в частности, движение практиковавших самобичевание аскетов-флагеллантов, надеявшихся таким образом добиться прощения и благосклонности Христа на Страшном суде, время которого, казалось, вот-вот наступит. В образах и контексте сюжета, характерного и для Ближнего Востока, и для Византии, и для мифологической системы викингов, воспринимались актуальные события, ставшие для нас историческими: Великий голод 1315–1317 годов, черная смерть, вражда гвельфов и гибеллинов, Столетняя война, завоевания мадьяр, норманнов и арабов… Антихрист, не названный по имени, был актуален всегда, а на его роль подходили персонажи от императора Нерона до Мартина Лютера. Именно так Откровение Иоанна Богослова стало языком, на котором средневековая Европа осмысливала и выражала себя. Языком религии, вожделения, власти. И если первый из этих аспектов апокалипсиса в европейской культуре покрывает историческая часть первой главы, то оставшиеся автор раскрывает при помощи двух других главных героев – Иеронима Босха и Ивана Грозного.

Нашими современниками апокалипсис действительно воспринимается преимущественно через полотна нидерландского мастера Северного Возрождения. «Иероним Босх – художник, заново открытый ХХ веком. Пожалуй, как никому другому из средневековых художников, Босху удалось сотворить наиболее точную визуализацию непреходящих человеческих фантазмов и страхов, запретных желаний и грез. Чуткий зритель всматривается в картины Босха, как в зеркало, конкретизирующее и детализирующее внутренний мир реципиента, а въедливый исследователь видит в них отражение не только средневековой, но и своей эпохи, особенно если последняя неблагополучна», – пишет Валерия Косякова, рассказывая о том, как в 1936 году картины Босха предваряли крупнейшую выставку дада и сюрреализма. Сексуальная революция 1960-х годов действительно представила взгляд на Босха как на знатока телесности, в картинах которого погибает не только мир, но и средневековые табу на его изображение. Посвященный триптиху «Сад земных наслаждений» раздел книги не случайно озаглавлен «Апокалипсис 18+». Изменения в восприятии творчества нидерландского живописца демонстрируют и то, как менялось отношение к апокалиптическому сюжету как таковому, и здесь «Апокалипсис Средневековья» берет паузу в описании исторических реалий и становится искусствоведческой экскурсией по живописи Босха. К политическому апокалипсису книга возвращается вместе со своим последним персонажем – Иваном Грозным.

Посольство, которое отправил на Ферраро-Флорентийский собор Василий Темный, впервые дало русским возможность увидеть своими глазами архитектуру германских городов и великолепие Флоренции. Прямыми итогами собора для Москвы стали провозглашение автокефальной церкви, не принявшей унию Киевского митрополита Исидора, и прочно укрепившаяся в сознании московских царей мысль: после отпадения от православия императора Иоанна VIII Палеолога и взятия Константинополя турками единственным оплотом истинной веры в мире осталась Россия. Апокалиптическая по своему духу идея последнего православного царства, Третьего Рима, автором которой был псковский старец Филофей, стала фактически государственной идеологией. И основа для нее была заложена глубокой эсхатологической традицией Византии, которой успела причаститься Русь.

Воспринимавшееся через призму библейского апокалипсиса падение Константинополя стало таким образом отправной точкой формирования собственной политической идентичности Руси, всплески ожидания конца света в которой случались в XV и XVI веках регулярно. Разумеется, в схожем ключе Русь рассматривала времена правления своего царя Иоанна IV. Предчувствие Страшного суда воплотилось в опричнине и ее псевдомонастырской организации, ощущение священной войны с силами антихриста – в походе на Казань. Аналогия с мусульманскими знаменами, которые изображал над антихристовой ратью Босх, напрашивается сама собой, очевидно являясь частью авторского замысла. Тем более странным кажется заявление о невозможности «постордынской Руси» ассоциировать себя с европейской традицией в силу «культурно-генетических различий». В чем они заключаются, автор не поясняет – хотя в следующем абзаце пишет о том, что «Московская Русь ступила на новый уровень политических отношений с миром Европы».

То, что история апокалипсиса в европейской культуре представлена через знаковых персонажей, придает книге необходимую для научно-популярного труда структурированность и завершенность. Ее, кстати, временами не хватало «Страдающему Средневековью» – возможно, из-за концептуального родства с пабликом, из которого выросла книга. Необходимость постоянно обращаться к своим героям переносит акценты с концепции апокалипсиса как таковой на ее выражение в работах Босха или соборе Покрова на Рву. Но это сложно назвать недостатком. Книга удалась и как самостоятельный труд, и как сиквел «Страдающего Средневековья».