Еврейские предтечи исламской демократии

Шломо-Дов Гойтейн. Средиземноморское общество. – М.: Книжники, 2017. – 512 с.

«Поверьте мне – бывало все не раз! Раскол, эпикурейцы, богохулы… Новинкой все считает молодежь… Все это было, верьте мне, раввины, – В Талмуде каждый может прочитать о том, что все не раз уже бывало…» Эти слова старого раввина из трагедии Карла Гуцкова «Уриэль Акоста» мне вспомнились действительно не раз, когда я читал русскоязычную версию фундаментального труда американского востоковеда и историка Шломо-Дова Гойтейна, изданную на исходе 2017 года.

Историк воссоздает картину общественной и частной жизни людей, населявших Восточное Средиземноморье, а также отчасти Междуречье и Аравию в XI–XIII веках. Его источник – Каирская гениза, то есть хранилище ненужных, а потому, согласно предписаниям иудаизма, погребенных в особом помещении и хорошо сохранившихся частных документов еврейского Средневековья. В этом собрании, как в капле воды, Гойтейн увидел средневековое Средиземноморье во всем его многообразии, хотя точкой отсчета, конечно, там остается еврейский взгляд на окружающий мир. В данном случае перед нами предстает повседневная жизнь еврейских общин Египта под властью исмаилитских халифов династии Фатимидов. Однако документы, сохранившиеся в Генизе, попадали в Египет из разных стран – от Марокко до Йемена.

Листая этот труд, особенно попеременно с просмотром ленты новостей, невольно обращаешь внимание на удивительные параллели между сегодняшним днем и тем, что «не раз уже бывало». Или, наоборот, удивительные примеры того, как по ходу истории народы меняются ролями и своими «исконными» ценностями.

В последнее время много говорят о революционной молодежи, «выскочившей из-за черты оседлости с наганами в 1917 году», чтобы «разрушать храмы», о современной социально активной «школоте». Каирская гениза сохранила нам свидетельства того, что и много веков назад на берегах Нила «молодежь активно участвовала в общинной жизни». «Старейшины из Рамлы жалуются в письме на то, что их решениям противится невежественная, грубая молодежь из низов общества. Из Фустата сообщают, что шуббан исраэль, то есть еврейская молодежь, попала под обаяние заезжего проповедника» (с. 122), – читаем в книге Гойтейна.

Сегодня, когда на современном Ближнем Востоке разворачивается противостояние Израиля и Ирана, многие симпатизанты еврейского государства противопоставляют клерикальную власть в Исламской Республике израильской демократии. «Что касается евреев, то общественная функция религии определяется для них стихом из книги Дварим, 1:13, где Моше говорит сынам Израилевым: «Выберите себе людей мудрых, и разумных, и знатных в племенах ваших, и я поставлю их во главе вас». Люди сами договариваются по поводу того, кто достоин быть их представителем, но окончательное решение принимает духовный лидер» (93). «Власть гаонов определяла все сферы еврейской жизни… Светский глава еврейского мира, так называемый глава диаспоры, имеющий резиденцию в Багдаде, играл менее важную роль. Под властью Рима и Персии в Земле Израиля главным представителем еврейства был патриарх, а в Ираке те же функции выполнял экзиларх» (102). Ну и чем это не косвенное обоснование политической функции духовного лидера иранских шиитов?

«В одном их (христиан и евреев) общины были сильнее мусульманских: они полагались на личную инициативу. От римлян и греков они унаследовали формы организации социума, при которых любой член общины может участвовать в ее жизни» (92). «Описываемое нами общество схоже, с одной стороны, с политической системой греков и римлян, а с другой – с неразвитой общественной организацией средневековых мусульман»  (125). Так проблема взаимодействия Востока и Запада стала играть значимую роль в регионе еще до наступления Нового времени и колониальной эпохи.

Примеры тесного переплетения политики и религии также отыщутся на страницах «Средиземноморского общества». Гойтейн рассказывает о системе общинной власти в еврейской среде Ближнего Востока, в частности о должности райиса (теперь этим словом называют, кстати, арабских лидеров). Оказывается, основанием для ее появления стало стремление халифов в Каире избавиться от… своего рода иностранных агентов: «Практически все современные историки, описывавшие эту должность, считают, что ее ввели мусульманские правители, которые хотели, чтобы все еврейские общины вышли из подчинения тем верховным еврейским властям, которые находились за пределами их собственной юрисдикции. По этой теории Фатимиды, принадлежавшие к шиитской ветви ислама, не могли допустить, чтобы их еврейские подданные подчинялись экзиларху, живущему в суннитском Багдаде» (107). Райис был своеобразным «гарантом коллаборации», он отвечал «также за то, чтобы не нарушались постановления и запреты, которые мусульманское правительство накладывало на своих немусульманских подданных» (106).

Кстати, документы Генизы свидетельствуют о том, что лояльность государству была фундаментальным принципом существования общины религиозного меньшинства. «Несмотря на то что в Генизе сохранилось несколько тысяч писем, ни в одном из них нельзя обнаружить открытую критику мусульманских верховных властей… Изредка встречаются обвинения в адрес министра или другого чиновника, но, по всей видимости, лишь когда тот находится в опале и его можно спокойно критиковать… Считалось, что люди, обладающие властью, имеют особые отношения с Богом» (182). Эти строки можно было бы предложить для внимательного изучения тем, кто упрекает лидеров современных религиозных общин в лояльности правительствам.

Исследование Гойтейна опровергает многие наши стереотипы о евреях Средневековья. Оказывается, в относительно «либеральной» империи Фатимидов мусульмане предпочитали заниматься торговлей и предпринимательством, а в госструктурах, в том числе силовых ведомствах, приходилось служить иудеям и христианам: «Согласно документам Генизы, евреи служили не только в страже, но даже в армии. В разное время в документах упоминаются работники шурты (управления стражи в Фустате), а также хаширы, то есть «сборщики», ночные сторожа и сотрудники тайной полиции» (199).

Задолго до рождения Карла Маркса люди Средиземноморья проявляли классовую солидарность гораздо явственнее, чем идеологическую. «Если люди занимались, например, одними и теми же ремеслами, но принадлежали к разным религиям, они могли чувствовать большую близость друг к другу, чем к единоверцам, относившимся к другому социальному слою» (217), – пишет Гойтейн, приводя примеры изученных им документов и частных сообщений людей XI–XIII веков. Экономический базис, как доказал намного позже потомок раввинов из Трира, на протяжении веков неизменен, меняется лишь надстройка.