Первая книга о последнем Соловьеве

М. Смирнов. Последний Соловьев. 

– М.: Прогресс-Традиция, 2014. – 304 с., ил.

За прошлые годы вышло целое море изданий, посвященных действующим лицам русской мысли и культуры Серебряного века. Но книга Марка Смирнова «Последний Соловьев» точно не затеряется в этом изобилии. Она представляет собой не просто исследование, а фактически первоисточник, поскольку автор задействовал обширный архив личных свидетельств и уникальных документов. Работа над книгой начиналась в далекие 70-е годы XX века, когда искания русских религиозных мыслителей казались в нашей стране навсегда забытыми. В виде же монографии «Последний Соловьев» увидел свет лишь в минувшем 2014 году (сокращенное журнальное издание не в счет), когда русский религиозно-философский ренессанс уже успел пройти второй цикл расцвета и угасания. Таким образом, книга одновременно явилась предвестием этого повторного ренессанса и может рассматриваться как своего рода постскриптум к нему.

Посвящена она Сергею Михайловичу Соловьеву – поэту, ученому, мыслителю и священнику, которому суждено было стать последним ярким представителем фамилии, обогатившей Россию целым созвездием выдающихся деятелей науки и культуры. Герой книги – внук и полный тезка историка Сергея Михайловича Соловьева, племянник религиозного философа Владимира Сергеевича и популярного писателя-беллетриста Всеволода Сергеевича, а также эксцентричной художницы и поэтессы Поликсены Сергеевны, сын переводчика латинских и греческих классиков Михаила Сергеевича. Примечательно, что даже семейные неурядицы Соловьевых обернулись на пользу русской культуре: отношения между талантливыми сыновьями маститого историка были настолько сложными, что, как полагает автор книги, именно они послужили Федору Достоевскому прототипами для создания образов братьев Карамазовых. Но это, разумеется, лишь одна из граней воссоздаваемой в книге Марка Смирнова атмосферы большой семьи, объединенной традициями, блестящим образованием, рафинированной культурой, захватывающими интеллектуальными дискуссиями, свидетелем которых был Сергей Соловьев-младший – все это вело к формированию у него артистичной и духовно восприимчивой натуры.

Раннему пробуждению его талантов способствовала и дружба с Борисом Бугаевым (он же поэт и писатель Андрей Белый). Бугаевы жили в соседней с Соловьевыми квартире на Арбате, отец семейства Николай Васильевич был деканом физико-математического факультета Московского университета, создателем концепции аритмологии, имевшей также философское значение и оказавшей большое влияние на Павла Флоренского. Еще когда он был «ребенок, живой смышленый ангеленок» (строки Андрея Белого), Сергей Соловьев оказался в самой сердцевине Серебряного века, воспринял его замыслы, устремления, стилистику и прожил жизнь, которую можно рассматривать как некое олицетворение этой прекрасной и одновременно трагичной эпохи.

Особой притягательностью для него обладало наследие дяди – философа Владимира Соловьева, которого «последний Соловьев» не только изучал, но и попытался воплотить его идеи в собственной жизни. Именно под влиянием «дяди Володи» он уже в детстве мечтал стать великим религиозным реформатором, примирить христианство с либерализмом и социализмом. При этом племянник во всем стремился пойти дальше, чем знаменитый дядя. Если Владимир Соловьев после университета отправился в Московскую духовную академию в качестве вольнослушателя, то Сергей Соловьев оканчивает это учебное заведение и затем принимает сан священника, стремясь послужить христианской истине не только на словах, но и непосредственно у престола Всевышнего.

Одна из центральных тем Владимира Соловьева – поиск путей воссоединения вселенской Церкви, расколотой на восточную (православие) и западную (римский католицизм) части; с разрешением именно этой задачи философ связывал историческую миссию России. Племянник и здесь совершил переход от теории к практике, присоединившись к Римско-католической церкви и став настоятелем московской общины католиков восточного обряда. Это решение вызревало долгие годы и было подготовлено напряженными раздумьями о судьбах России и русской Церкви, оказавшейся в плену «национального эгоизма» и в тяжелом духовном параличе. В пору революционного лихолетья Соловьев увидел в католицизме некую панацею для раздираемой противоречиями страны: «Только католицизм может соединить народ с интеллигенцией, прошедшее с будущим, византийскую традицию с европейской культурой».

Группа детей во дворе  католической церкви на Малой Грузинской улице в Москве после богослужения. В центре – настоятель храма  Михаил Цакуль и священник Сергей Соловьев. Фото конца 1920-х гг. Фото из архива Марка Смирнова

Нельзя отрицать, что эти идеи Сергея Соловьева перекликались с заветными думами целой плеяды отечественных мыслителей – «русских европейцев». Однако его благородный порыв, направленный на осуществление идеала таким путем, оказался ложным движением. И дело не только в том, что община русских католиков была малочисленна и маргинальна, находилась на полуподпольном положении и не обладала практически никакой значимостью в масштабе общественной и культурной жизни пореволюционной России. К несчастью, реальная миссия этой общины оказалась далека от прекраснодушных стремлений священника-идеалиста: представителями Ватикана в Москве община использовалась в качестве прикрытия католического подполья для решения своих политических задач – от банального сбора  информации до реализации авантюрных планов вроде организации тайных выборов нового патриарха православной русской Церкви и последующего его вывоза на Запад с целью заключения им унии с Римом. Руководившие католическими общинами в СССР епископы Эжен Неве и Мишель Д'Эрбиньи обладали дипломатическим иммунитетом, тогда как использовавшиеся в их политической игре – зачастую вслепую – рядовые священники и прихожане дорого заплатили за свои иллюзии.

Священник Сергий Соловьев был арестован в 1931 году. Следствие длилось полгода, и за время пребывания во внутренней тюрьме ОГПУ нервное напряжение привело к серьезному расстройству его психики – как отмечает Марк Смирнов, тут сыграл роль еще и наследственный фактор, ибо душевные болезни встречались и раньше в семье Соловьевых, не исключая Владимира Сергеевича. Последние десять лет жизни несчастный Сергей Михайлович провел в психиатрических лечебницах. И в этом факте есть грустная символичность: ведь в каком-то смысле в лице «последнего Соловьева» завершился путь религиозной мысли в России, последним словом которой оказался бред сумасшедшего. Не менее символична и его кончина зимой 1942 года в Казани, куда была эвакуирована из Москвы психиатрическая больница имени Кащенко. По стечению обстоятельств в последний путь его проводили Виталий Гинзбург и Евгений Фейнберг (брат последнего был женат на дочери Соловьева) – сотрудники эвакуированного Физического института Академии наук СССР. В лице этих двух молодых ученых, будущих академиков, наступившая эра науки словно бы хоронила религиозные искания Серебряного века – впрочем, как выяснилось, лишь до поры до времени...