Парадоксы религии

Вейль С. Тяжесть и благодать. – М.: Русский путь, 2008. – 266 с.

Вера не предполагает двусмысленности. Любая экзегеза выходит за рамки традиционной религии и становится частью религиозной философии, науки (религиоведения) или постмодернистской игры.

Книга известного философа и богослова ХХ века Симоны Вейль (1909–1943) опровергает подобный подход. Теолог моделирует свою картину мира на антиномиях и парадоксах. И это не поза или изощренная постмодернистская провокация еще до эпохи постмодерна. В своих построениях Вейль всегда была предельно искренна. Как, впрочем, и во всей своей жизни. Будь то увлечение левыми течениями, участие в Гражданской войне в Испании на стороне республиканцев или же работа в комитете «Сражающаяся Франция» генерала Шарля де Голля.

Симона Вейль – прямая ученица Блеза Паскаля. Точнее, его афористичных «Мыслей». Но если автор знаменитых «Писем к провинциалу» при всем своем экзистенциальном звучании («Иисус Христос пребывает в смертельных муках до конца мира: поэтому нельзя спать все это время») остается заложником веры в прогресс и связанного с ним историософского оптимизма, то Вейль – дитя века трагедии двух мировых войн и Холокоста, когда мыслишь парадоксами и «добро как противоположность злу в каком-то смысле ему равнозначно».

Парадоксы у Вейль диалектически разрешаемые. И в книге есть подобные диалектические метаморфозы. «Безграничность – испытание единого. Время – вечности. Возможность – необходимости. Изменение – неизменности». Что, впрочем, не отменяет их парадоксальности.

Вот несколько из них. Для философа сомнение – это форма богоборчества, но угодная Богу: «Из двух людей, которые не убеждались лично в существовании Бога, ближе к нему тот, кто его отрицает».

Подобным теологическим прочтением она легитимизирует и другие сферы человеческой деятельности. С одной стороны, Вейль до конца жизни отрицала социальную несправедливость, видела мистику в физическом труде, сравнивая его с таинством евхаристии, и с нескрываемой симпатией рассуждала о «совершенно невероятном будущем – идеале испанских анархистов», которое «меньше подвержено деградации и гораздо менее отличается от вечности. Если же согласиться с его невозможностью, оно перенесет нас в вечность». Считала, что грех – это «незнание человеческой нищеты». С другой – не без вызова заявляла: «Опиум народа – не религия, а революция», выявляя иллюзорность последней. Да и к войне отношение у Вейль было неоднозначное. Она считала необходимым «снова и снова прилагать усилия к тому, чтобы место насилия в мире заняло действенное ненасилие», невольно предвосхищая концепцию другого не менее великого мыслителя и политика ХХ века доктора Мартина Лютера Кинга (вспомним его знаменитое: «У меня есть мечта┘»). Вместе с тем Вейль допускала и войну, правда, при условии «сохранить в душе нетронутой любовь к жизни; но никогда не обрекать никого на смерть, если сам не согласен ее принять». Тем самым все эти сферы, а главное – идеи, лежащие в их основах, становятся «укорененными» в божественном начале.

И это очень важно для сохранения самих идей. Ведь «после гибели идеи остаются трупы».