Андрей Зайцев Г.К. Честертон. Неожиданный Честертон: Рассказы. Эссе. Сказки. / Пер с английского Н.Трауберг. - М.: Истина и жизнь, 2002.
О Честертоне невозможно писать серьезно, для этого существуют люди, которые посвятили всю жизнь его изучению, переводам и изданию в России. Низкий им поклон, они открыли для русского читателя удивительный мир детской непосредственности, свободы и проникновенной веры.
Книжка, вышедшая стараниями Натальи Трауберг, - чудо непредсказуемости. Честертона знают в основном как автора детективов об отце Брауне, кто-то знаком с его романами, но, открыв этот сборник, читатель увидит совершенно другие тексты, о чем его, собственно, и предупреждает само название.
Эти небольшие произведения стоят многих заумных книг по христианству, от которых иногда хочется убежать в мир "несерьезной литературы". Вот здесь-то и подстерегает главная опасность. Честертон - настоящий писатель и глубоко верующий человек, а потому каждая его строчка творит маленькое чудо: взрослый - станет ребенком, скептик - может обрести веру, а умный и холодный ученый - может превратиться в пылкого поэта.
Как пишет Наталья Трауберг, на эту ловушку впервые попалось очень серьезное советское государство. "Умные" советские цензоры спокойно оставляли знающим английский язык возможность читать и переводить англичанина, "автора детективов". С конца пятидесятых годов вышло несколько небольших сборников на русском языке, потом "серьезное государство" скончалось, а тексты Честертона получили в России новую жизнь.
В чем же секрет успеха? Вероятно, в том, что этот автор никогда не носил масок и не поучал. Он удивительно свободен: в эссе "Съедобная земля" можно найти ключ к тайне его творчества. Размышляя об истинной и ложной вере, он находит слова, которые до сих пор актуальны: "Если сбитый с толку человек хочет знать, как безошибочно отличить ложную веру от истинной, я ему скажу: ложная вера всегда называет конкретные вещи ученым, абстрактным словом. Она называет распутство сексуальностью, вино - алкоголем, зверский голод - экономическими проблемами. Истинная же вера хочет, чтобы отвлеченные понятия стали простыми, весомыми, как предметы. Она хочет, чтобы люди не только приняли, но увидели, понюхали, потрогали, услышали и вкусили истину. Все великие памятники духовной жизни предлагают нам не только узнать, но и попробовать, не только изведать, но и отведать". Представители современного христианства иногда очень боятся стать детьми и объясняют простые вещи сложными словами. Во "взрослом" мире тонет лодка, созданная для того, чтобы плавать, простые и доступные тексты Евангелия становятся загадочными и непонятными, и человек, который соскучился по "просто жизни и просто христианству", не знает, где их искать.
В мире Честертона все наоборот - лишь ребенок необычайно серьезен и правдив, а сказки с чудесными превращениями более реальны и чисты, чем современные романы. Логику этого автора лучше всего передает высказывание о реалистическом романе и чудесных историях: "В сказке мир свихнулся, но герой сохранил рассудок. Герой современного романа, свихнувшийся еще до первой строчки, страдает от жестокой рутины, от злой разумности мира". Эта "злая разумность мира" и есть враг подлинной веры. Один из древних святых сказал: "Если бы я не перевернул внутри себя все вверх дном, то я не мог бы стать христианином". Христианству противопоказана ложная серьезность, и Честертон понимал это как никто другой. Он всегда стремился разрешить человеку быть самим собой. Ребенок должен иметь право бояться страхов и читать сказки, взрослый - ходить в театр и жить полной жизнью, верующий рыцарь - изгой из его сказки - посещать церковь и венчаться с принцессой внутри дракона. Абсурдность запретов для "блага другого", он доказывает, говоря о детях и кинематографе: "Если бы в кинематографе показывали только сельских священников и диетические кафе, жуткие образы возникали бы все равно. Когда видишь лицо в узоре ковра, неважно, лежит ли этот ковер в доме викария".
Одним словом, книга Честертона острая, вкусная, ироничная, она противопоказана серьезным людям и любителям "вегетарианской индейки", но если человек при слове "котлета" представляет ее мясной, а не соевой, если он воспринимает мир и веру не как наказание, а как подарок, если, наконец, он не боится быть ребенком, то этот сборник для него.
