Александр Морозов К ДЕСЯТИЛЕТИЮ интронизации Патриарха Алексия II хочется вспомнить не 90-й, а 1964 год. В России в этот год еще радостно сеяли кукурузу, построение коммунизма ожидалось полностью завершить в ближайшие два десятилетия. На Марсе планировались яблони. Все это сопровождалось лихорадкой воинствующего атеизма, сопоставимой только с 20-ми годами. Сразу после Рождества 1964 г. ЦК КПСС выступил с программной публикацией, где ставилась задача за 2-3 "пятилетки" полностью искоренить веру. Сталинские послевоенные послабления компартия решила объявить одним из последствий ошибочной политики периода "культа личности". Последний "советский поп" должен был, по словам Хрущева, вскоре исчезнуть.
Господь, однако, не посылает испытаний, которых не может выдержать смертный, и потому осенью 1964 года Никиту Сергеевича по совокупности злохудожеств сместили с поста генерального секретаря. В 1964 году Алексий (Ридигер) был рукоположен во архиепископа и назначен Управляющим делами Московской Патриархии. Вслед за этим он принял на себя руководство всеми духовными школами, церковным пенсионным фондом. Иначе говоря, стал вторым лицом в руководстве Русской Церкви. С тех пор волны истории смыли с политической сцены не только пятерых правителей России, но и целые поколения политической и хозяйственной элиты. Для сравнения: Алексий II уже был вторым человеком в иерархии, когда нынешний политический пенсионер Николай Иванович Рыжков еще ходил в замдиректорах "Уралмаша", а Егор Гайдар пошел во второй класс.
Волны русской истории плещутся у ног Патриарха, он - "дуайен" российской политики. Пережив эпоху хрущевских гонений, он стал свидетелем подлинного торжества православия, поскольку на его глазах канула в небытие гигантская система государственного атеизма на одной шестой части суши. В полной мере о нем сказано: предложат пройти одно поприще, пройди с ними два. Он прошел с Брежневым период вялого декоративного присутствия Церкви при власти. Второе поприще - бурного декоративного присутствия при Ельцине. Впереди - третье. И надо заметить, что год от года российская ситуация все ближе и ближе к тем определениям, которые сформулировал Поместный Собор 17-го года, на котором лучшие русские богословы того времени обозначили место Церкви в светском государстве с представительной демократией.
С большой осторожностью можем мы выносить суждения о последнем десятилетии Русской Церкви. Если не спрямлять углы и помнить об историческом масштабе событий, то надо помнить, что каждая задача из тех, что ставила перед собой Церковь, подвергалась такому давлению исторических обстоятельств, которое могло искривить любую траекторию.
Перед Церковью в конце 80-х гг. стояли несколько простых на первый взгляд задач: существенно пополнить клир; вернуть собственность и суметь ею управлять; выставить свои приоритеты в государственно-церковных отношениях. Крушение СССР создало проблему борьбы за целостность канонической территории. И главное: выработать какой-то новый стиль церковной жизни - и приходской, и отношений внутри иерархии, и объединительных форм православной общественности. Только при очень поверхностном и наивном подходе казалось, что можно вернуться через голову "70-летнего пленения" к тем формам, в которых Церковь жила до 17-го года.
Вера была сохранена, но Церковь вступала в первое постсоветское десятилетие крайне истощенной. Одни ждали "религиозного возрождения", другие ждали, что Церковь немедленно начнет "вносить духовность", третьи, кивая на католиков, рассчитывали, что Церковь тут же покроет все больницы, тюрьмы и детдома "социальным служением".
А внутри церковной ограды было два искушения. Одно из них было связано с претензией на лидерство в Церкви определенной "интеллигентской" философии, которая, коротко говоря, угрожала подменить "пастырскую". Другое - с тем, что значительная часть "православной общественности" хотела ходить в брюках с лампасами, а монархический идеал Церкви жаждало внедрять с криком "Православие или смерть!". В сущности, главный результат десятилетия подводится по одной линии - удалось ли создать генерацию пастырей, для которых полнота молитвенного опыта превыше всего, а проекция этого опыта на социальную сферу - не просто прыжок в идеологию того или иного сорта, а часть сложного и творческого духовного усилия.
Так удалось ли? Во всяком случае, курс Патриархией четко обозначался в это десятилетие. Увлекавшиеся демократической политикой были исторгнуты (Якунин, 1997), любители лампасов, Сергея Нилуса и "этнографического благочестия" разогнаны (Союз православных братств, 1995), интеллигентская гордыня посрамлена (община о.Георгия Кочеткова, 1997), православные коммунисты-евразийцы не получили поддержки на выборах президента (о.Александр Шаргунов, 1996), не умеющие отличить межхристианского диалога от предательства одернуты решением Священного Синода (Константин Душенов, 1997). Могут возразить: это были лишь "ограничения", а стремилась ли Патриархия создавать? Ответ на этот вопрос требует большой исторической чуткости. Церковь лишь в малой степени призвана что-то "организовывать". Ее цель - прорастать сквозь все социальные ткани. Эту цель Достоевский выразил устами старца Зосимы: "Церковь не хочет быть государством, государство будет становиться церковью". Но "прорастание" - это очень медленный процесс и прямо противоположный социальной инженерии. Можно определенно утверждать, что Патриарх Алексий держит именно этот курс.
В первое постсоветское десятилетие зияют три дыры - состояние русского богословия, отсутствие в русском епископате той энергичной группы единомышленников, которая могла бы найти ответ на вызовы близкого будущего и крайняя слабость аппарата Московской Патриархии. За десятилетие тут почти ничего не изменилось. Во многом именно эти три проблемы влияют и на то, что Поместный Собор откладывается уже пять лет, нет нормальной церковной прессы, плохо строится работа со светскими СМИ; церковных проектов, которые охватывали бы несколько епархий, - ничтожно мало. В Русской Церкви к концу столетия - 20 тысяч священников и иерархов. Может быть, это еще слишком узкий контингент для того, чтобы выдвинулось достаточное количество способных организаторов, богословов, публицистов?
Одно из самых любопытных событий десятилетия - краткая полемика Патриарха с Александром Солженицыным. Мы были ее свидетелями на Рождественских чтениях 1997 года. Солженицын выступил с яркой речью, где "по праву рядового мирянина" сказал обо всех проблемах РПЦ в новую - пока еще очень короткую - эпоху. В том числе он сказал и о том, что голос Церкви пока еще плохо слышен в обществе. Я ожидал, честно говоря, что его поблагодарят за участие и отпустят с миром. Но Святейший - он был в президиуме - встал и очень кратко, тихо и хмуро возразил. Не могу процитировать дословно. Но смысл был таков: в Русской Церкви было и есть немало таких молитвенников, что голос ее хорошо слышен там, куда они обращаются с молитвой.
Если окинуть мысленным взором исторический ландшафт между 1964 и 2000 годом, не приходится сомневаться, что молитвы Предстоятеля были услышаны.
