Екатерина Трифонова
Для Верховного суда адвокатами подготовлены меры по борьбе с арестами. Фото с сайта www.supcourt.ru
В адвокатском сообществе продолжают обсуждать почти безотказное согласие судов с ходатайствами следствия о заключении под стражу обвиняемых по тяжким уголовным составам. Это вызвано и обвинительным креном отечественного правосудия, и двусмысленной позицией Верховного суда (ВС), который вроде бы и выступает против практики сплошных арестов, но своими разъяснениями фактически ей потворствует. Чтобы подтолкнуть ВС к правильным действиям, одни юристы готовят законодательные поправки. Другие уверены, что без политической воли сверху смычку судейского и силового аппарата не разорвать.
На сегодняшний день суды удовлетворяют около 90% ходатайств о заключении обвиняемых под стражу, продление одобряется и вовсе в 97–98% случаев. При этом недавно председатель ВС Вячеслав Лебедев в очередной раз призвал нижестоящие суды реже применять арест, а чаще – проявлять гуманизм, назначая альтернативные меры пресечения, не связанные с СИЗО. Он опять подтвердил, что такое «укрепление правовой защищенности подозреваемых и обвиняемых» – это правовая позиция ВС.
Среди юристов сложилось мнение, что один из корней проблемы – это сам ВС, а именно его разъяснения, которыми и должны руководствоваться внизу. Дескать, в этих разъяснениях фактически произошла подмена нормы УПК: из обстоятельств, учитываемых при избрании меры пресечения, тяжесть подозрения или обвинения превратилась в основание для ареста. В результате под стражу можно заключить практически любого фигуранта дела о тяжком или особо тяжком преступлении – и это зависит лишь от желания следователя.
Вице-президент Палаты адвокатов Самарской области, советник Федеральной палаты адвокатов (ФПА) РФ Дмитрий Тараборин подтвердил «НГ», что действительно примерно в 90% случаев именно тяжесть выдвинутого обвинения является единственным основанием для избрания меры пресечения. И происходит так как раз с подачи ВС, который в постановлении пленума 2013 года указал, что «на первоначальных этапах производства по делу тяжесть обвинения может свидетельствовать о возможном намерении обвиняемого скрыться от правосудия». Сам эксперт расценивает это как манипуляцию и явное искажение УПК. «Это осознанная уголовно-правовая политика судебной власти, и проводится она не в интересах правосудия, а в интересах силовых структур», – заявил он. А это означает, что власть судебная в данном случае играет роль продолжения власти исполнительной, вместо того чтобы быть независимой ветвью, как того требует Конституция.
И такой подход позволяет следователю и суду заключать под стражу произвольно, тем более что, как правило, данная мера пресечения используется при расследовании дел о тяжких и особо тяжких преступлениях. Причем Тараборин заметил, что, следуя такой логике и исходя из конституционного принципа равенства всех перед законом и судом, все эти обвиняемые должны автоматически помещаться под стражу, «ибо убежать может любой, у кого есть ноги». Но на практике далеко не все оказываются в СИЗО, ведь только от следователя зависит, выйдет ли он в суд с подобным ходатайством. А это, в свою очередь, «является порочной основой для произвольного усмотрения должностного лица». Отсюда вытекают повсеместные сделки со следствием: «Поставив заключение под стражу в зависимость от одной лишь тяжести обвинения, судебная власть своими руками превратила институт мер пресечения в инструмент для выбивания из обвиняемых признательных показаний».
Кстати, в том же постановлении пленума прямо написано, что, рассматривая ходатайства об аресте, судам нужно учитывать поведение лица после совершения преступления, ту же явку с повинной, активное содействие расследованию. И получается, что ВС требует от нижестоящих судов заранее относиться к обвиняемому так, как будто его вина уже доказана, фактически требовать от него признания вины. И хотя ВС указал, что «обстоятельства, на основании которых лицо было заключено под стражу, не всегда являются достаточными для продления срока», в реальности это уточнение полностью игнорируется – суды продляют 98% ходатайств о продолжении ареста, а по делам о тяжких и особо тяжких преступлениях – практически 100%. То есть суды, по мнению Тараборина, зачастую осознанно идут на неприкрытое нарушение предписаний ВС, будучи уверены, что вышестоящие инстанции закроют на это глаза. И такое «дозволенное пренебрежение», безусловно, «разлагает судейское правосознание».
Чтобы у властей было не только желание сокращать количество арестов, но и некий план, как это можно сделать, Совет Палаты адвокатов Самарской области подготовил предложения по изменениям в УПК. Например, о том, что заключение под стражу стоит применять лишь по ряду статей УК, предусматривающих наказание больше пяти лет. При этом судьи должны указывать конкретные фактические обстоятельства, на основании которых они приняли решение, чтобы таковыми не становились не проверенные в ходе судебного заседания оперативные данные. Или, скажем, речь идет о дополнении ст. 110 УПК такой частью: «Заключение под стражу во всяком случае отменяется либо изменяется на иную меру пресечения по истечении 24 месяцев досудебного производства по уголовному делу, включая стадию выполнения требований ст. 217 настоящего Кодекса, либо по истечении 12 месяцев с момента поступления уголовного дела в суд с обвинительным заключением».
Как напомнил «НГ» советник ФПА Евгений Рубинштейн, основные проблемы в применении норм УПК по порядку избрания и продления мер пресечения заключаются в традиционном обвинительном уклоне правосудия. А нормативное регулирование, напротив, находится на высоком уровне, российский закон, мол, ничуть не хуже соответствующих уложений стран Европы, кроме того, по некоторым вопросам он даже более детализирован. Зато применение этих норм имеет существенные отличия, о чем неоднократно в своих постановлениях говорил ЕСПЧ. То есть дело, как обычно, не в законах, а в их применении. Соответственно решение следует искать среди не законодательных, а иных способов. Даже если законодатель или высший судебный орган предпринимают попытки исправить ситуации, к примеру, внося изменения в УПК или детально их разъясняя, то суды либо извращают содержание и смысл этих предписаний, либо обесценивают их общими формулировками, пояснил Рубинштейн. ВС же пассивно реагирует на нарушения закона, «руководствуясь скорее всего представлениями о целесообразности невмешательства в такие щепетильные вопросы», хотя, по его мнению, нельзя исключать и неких иных мотивов для оставления в силе подобных судебных актов. Но в целом в судейских кругах явно господствует такая точка зрения: «Важно не допускать принятия решений, откровенно противоречащих задаче следственных органов. Во всем остальном находить аргументы, подтверждающие просьбы следователей об избрании или продлении мер пресечения». И ни для кого давно не секрет, что следователи обращаются с соответствующими ходатайствами в зависимости от признания или отрицания вины, дачи показаний в отношении других лиц либо отказе в этом, от наличия выявленного имущества для его ареста либо отсутствия такового и т.п. С точки зрения закона все это не имеет отношения к возможности и необходимости избрания той или иной меры пресечения. Альтернативные же варианты не находят повсеместного распространения прежде всего потому, что не позволяют достичь не заявленных в законе целей – тех самых признательных показаний или свидетельств в отношении иных лиц. «Бороться с обвинительным уклоном или хотя бы исправлять его – это невероятно сложная задача. Для этого прежде всего должна быть реальная политическая воля», – уверен советник ФПА.
