Екатерина Трифонова
За забором колоний правоохранители обнаруживают запрещенные на воле организации. Фото Reuters
Как выяснила «НГ», правозащитники обратили внимание на быстрый рост в учреждениях пенитенциарной системы числа уголовных и административных дел по терроризму и экстремизму. С одной стороны, понятно, что если есть запрет тюремной субкультуры, религиозных и националистических проявлений, то борьба с ними идет и за решеткой. С другой стороны, там проще применять эти законы широкого толкования. Данных пока мало, но возникло подозрение, что такой статистикой власти смогут обосновать правовые ужесточения.
Правозащитники отмечают заметный рост числа уголовных дел, к примеру по пропаганде или оправданию терроризма (ст. 205.2 УК), против людей под стражей и в местах лишения свободы.
Однако там говорится именно о публичности данных проявлений, что для тюрьмы вроде бы проблематично.
Понятно, что за решеткой – и это не только в России – некоторые заключенные усваивают и порой начинают пропагандировать идеи, имеющие прямое отношение к террористической деятельности, причем как те, кто был ранее осужден за какие-то идейно мотивированные преступления, так и те, кто сидел за общеуголовные. Однако правомерность массовости таких обвинений вызывает сомнения. И не только потому, что в тюрьме проще сфабриковать доказательства, из презумпции фабрикации исходить не следует. Главное сомнение в том, учитывалась ли должным образом степень общественной опасности деяния, пояснили «НГ» юристы, то есть та самая публичность.
Например, по немалому числу случаев правозащитникам стало известно, что аудитория незаконной агитации была мизерной – несколько сокамерников, а во многих случаях о количестве слушателей по имеющейся информации вообще невозможно сделать какой-то вывод. Речь идет о статистике Верховного суда (ВС) и Генпрокуратуры, сообщениях на сайтах правоохранительных органов, судебной информации, сообщениях СМИ. Понятно, что такая информация отрывочна, однако, по данным «НГ», сейчас наблюдается рост количества дел и по публичным призывам к экстремизму (ст. 280 УК). Вместе с вышеуказанной ст. 205.2 эти нормы за последние несколько лет чаще применяются в отношении людей, уже находящихся в местах лишения свободы. При этом точное число таких приговоров неизвестно, чаще всего решения судов по этим статьям не публикуются. Судя по всему, по логике властей, публика не должна читать о крамольных идеях, чтобы ими не проникнуться, что, в общем-то, противоречит принципу открытости суда.
Как напоминают эксперты, ст. 280 основана на чрезвычайно широком и расплывчатом определении экстремизма, это своего рода резиновая статья. Ст. 205.2 хотя и написана более четко, но де-факто есть тенденция к ее расширительному толкованию. И раз уж это происходит на воле, то в отношении людей за решеткой это тем более может быть, полагают правозащитники. А юристы в очередной раз подчеркивают: обе эти статьи карают именно за публичную пропаганду, широта аудитории – это один из важнейших критериев для оценки криминальности того или иного высказывания, разъяснения о чем давал и ВС. Правоохранительным органам и судам, возбуждающим и рассматривающим такие дела, предписывается смотреть на то, действительно ли заключенный последовательно вел ту или иную пропаганду в колонии, распространял ли массовые призывы или же ему вменяют в вину, скажем, частную беседу. Если подробного рассмотрения обстоятельств не происходит, то в условиях закрытости процессов применение антиэкстремистских и антитеррористических статей, очевидно, становится удобным средством давления на неугодных заключенных.
Известны также приговоры за продолжение за решеткой деятельности организаций, признанных экстремистскими (ст. 282.2) или террористическими (ст. 205.5). И тут, как правило, обвиняемые уже были осуждены за аналогичные деяния, а обвиняют их в том, что они вовлекают в них других заключенных. Но трудно понять извне, действительно ли это была вербовка или, к примеру, обсуждение религиозных вопросов. При этом, судя по всему, множество тюремных фигурантов ст. 282.2 – а именно сотни – преследуются за уголовные татуировки или, по мнению правоохранителей, участие в соответствующих запрещенных структурах. Как минимум заключенные рискуют получить в отношении них административные дела по ст. 20.3 КоАП. Кстати, решения судов по этой статье публикуются – и далеко не во всех случаях аргументация выглядит убедительной. Например, если заключенный рисовал уголовную символику у себя в блокноте или оголил торс с татуировками при сокамерниках – следует ли считать это намеренным публичным демонстрированием, заслуживающим наказания? Между тем штрафы по административной статье для заключенного могут сопровождаться и дисциплинарными взысканиями.
Судя по всему, расширение в тюрьме антиэкстремистских норм – это во многом последствие пресловутой палочной системы: сверху спускается установка на борьбу, снизу – необходимо выдавать показатели. Поэтому действия сотрудников правоохранительных органов, видимо, продиктованы простым желанием улучшить отчетность. «Есть такой запрос – множить дела об экстремистах и террористах», – подтвердил «НГ» сопредседатель Московской Хельсинкской группы (МХГ) Валерий Борщев. «Рост есть, и это разные дела – бывают и серьезные, и пустяковые. Но главное, что не соблюдается принцип публичности. И это понятно: на воле потенциальных экстремистов и террористов вылавливать сложнее, их количество не такое большое, да и общество наблюдает за такими делами. А в колонии все гораздо проще: если человек уже осужден, то, значит, он преступник априори и по делам об экстремизме или терроризме. И правоту большинства таких обвинений проверить почти нереально», – сказал правозащитник. По мнению Борщева, у всей этой истории есть и весьма опасная перспектива. «Дела эти появляются потому, что обществу нужно доказать, что в свое время законодательные поправки были приняты не зря, много экстремистов и террористов, с ними надо жестко бороться. И, что вполне вероятно, когда тюремные дела отразятся в статистике того же ВС, то законодатели, опираясь на нее, опять решат что-нибудь зарегулировать. То есть налицо запрос на очередное ужесточение режима», – пояснил он.
Член МХГ, доктор юридических наук Илья Шаблинский сказал, что ему рост показателей применения статьей о публичных призывах к экстремизму и терроризму в отношении людей, которые уже отбывают наказание, тоже представляется «достаточно странным и подозрительным явлением». По его словам, есть все основания предполагать, что это используется тюремными администрациями как инструмент для нажима. «Давно пора дать четкое определение экстремизму и пересмотреть те составы, которые у нас перечислены в соответствующем законе. Экстремизм – это именно применение насилия либо призывы к его применению. И признаки именно этих деяний и должны быть доказаны в судах. Под нынешние резиновые формулировки можно подвести что угодно и кого угодно», – заявил Шаблинский.
