Тюремщики перехватывают жалобы заключенных

Сидящим за решеткой гражданам теоретически можно писать в вышестоящие инстанции. Фото PhotoXPress.ru

Правозащитники давно заявляют, что письма заключенных в адрес различных органов власти цензурируются незаконно. Это уже привело к сокращению числа жалоб на те же пытки: люди боятся сообщать о преступлениях и злоупотреблениях, зная, что обращение могут вскрыть прямо в СИЗО или колонии. Теперь данная практика признана нарушением закона в кассационном суде, однако тюремщикам это по-прежнему ничем не грозит. Конкретная ответственность за игнорирование нормы Конституции о тайне переписки отсутствует.

Прямое требование закона – письма заключенных в органы власти не цензурируются – на практике работает не всегда. Если тюремщики опасаются сообщений о серьезном преступлении или нарушении прав, то они могут безнаказанно вскрывать конверты и проверять их содержимое. Нижестоящие суды нередко покрывают администрации СИЗО и колоний, которым предъявляются соответствующие иски.

Скажем только, что второй кассационный суд общей юрисдикции (Москва) рассмотрел жалобу заключенной, обвинившей тюремщиков в перлюстрации ее писем в различные госорганы. Первая и апелляционная инстанции отклонили ее претензии. Дескать, раз письма направлялись в территориальные органы федеральных ведомств, то они не подпадают под действие ст. 15 УИК РФ (обращения осужденных). Но кассация пришла к противоположному выводу: это нижестоящие суды «допустили неправильное применение и толкование норм материального права». Указано, что законодатель в целом исключил цензуру обращений осужденных, в том числе в адрес исполнительной власти федерального и регионального уровней, которые как раз и образуют ее единую систему. «Из положений УПК и УИК следует, что содержание под стражей, как и любая другая мера, лишающая человека его свободы, влечет за собой различные ограничения его прав и свобод, однако заключенный не утрачивает свои права, гарантированные Конституцией РФ», – пояснил кассационный суд.

По мнению экспертов, опрошенных «НГ», с одной стороны, такую позицию можно только приветствовать, но, с другой стороны, вся проблема в том, что она не повлияет на сложившуюся практику. Все дело в отсутствии наказания для виновных в подобных нарушениях. А еще, конечно, не так уже и много тех принципиальных заключенных, которые продолжат оспаривать решения судов, как правило, солидарных с действиями тюремщиков.

Как пояснил сопредседатель Московской Хельсинкской группы (МХГ) Валерий Борщев, перлюстрация и цензура – это, может быть, и не массовое явление, но и не столь редкое. Чаще всего это происходит в пресловутых «пыточных» колониях для минимизации риска огласки происходящего. «Если в письме есть указание на конкретные противозаконные действия и произвол, тюремщики, понятно, делают все, чтобы оно не дошло до адресата», – подтвердил он. И действительно, речь идет о серьезном нарушении закона, который раньше в основном соблюдался. Сейчас же де-факто все зависит от конкретных сотрудников пенитенциарной системы: «Вероятно, обращение в Госдуму или к уполномоченному по правам человека не каждый рискнет распечатать, но вот в МВД или СК, то есть, по сути, в родственные структуры, – запросто: дескать, свои и не обидятся».

Борщев сказал, что заключенные, хотя и не так много, как раньше, все-таки еще обращаются к различным властям, но чаще всего по поводу несправедливости приговора, а гораздо реже – на условия содержания. Сообщения о насилии, хищениях, злоупотреблениях при помещении в ШИЗО или, допустим, сознательном нарушении правил распорядка тоже иногда все же прорываются, но их немного. Часть действительно блокируют на местах, да и сами заключенные, зная о такой негласной практике, предпочитают не рисковать, боясь последующей расправы. Он пояснил, что на множество незаконных действий тюремщиков начальство смотрит сквозь пальцы, а суды, похоже, не относят их к каким-то важным преступлениям.

Федеральный судья в отставке Сергей Пашин, согласившись, что все дело в страхе перед оглаской, заметил, что после вскрытия письмо может запросто и не дойти до адресата. Так что, с одной стороны, тюремщики «самозасекречиваются», а с другой – ощущают свою полную безнаказанность. Ведь спецконтингент – это запуганные люди, знающие, что жалобы наверх могут принести большие неприятности: «Все что угодно может случиться, потому что система закрыта, люди бесправны, начальство всесильно». Логика здесь понятна: если не будет перлюстрации и каждый сможет писать о происходящем, не боясь последствий, то получится, что насилие за решеткой – это не эксцессы, а система. Он напомнил: «Государство обычно говорит, что, мол, пытки и прочие измывательства являются отдельными эпизодами, с которыми, дескать, идет борьба». Что же касается судов, то они, по словам Пашина, и в этом очередном случае проявляют сознательную или даже подсознательную солидарность с тюремщиками, вменяют гражданам презумпцию виновности, не вникая в суть правоотношений. И эта проблема довольно масштабна – общее пренебрежение к правам человека, а тут еще и вообще сидящего в колонии. Но поскольку такие нарушения латентные и в подавляющем своем большинстве информация о них ни до каких верхов власти не доходит, то, конечно, безнаказанность порождает уверенность, что ничего не будет или отделаешься легким испугом. И хотя де-юре ответственность есть, де-факто она просто не приводится в исполнение.

Как сказал «НГ» член МХГ, доктор юридических наук Илья Шаблинский, можно, конечно, радоваться хотя бы тому, что кассационный суд наконец разглядел очевидность: вскрытие и цензура писем осужденных откровенно нарушает ч. 2 ст. 23 Конституции, согласно которой право на тайну переписки может быть ограничено только судом. И ведь законы говорят о том же, к ним особых претензий нет. Но при этом нет и никаких гарантий, что дело в итоге будет разрешено в соответствии с Конституцией. Причем дело не столько в оценке фактов, сколько в наказании виновных. «Судя по тому, какие решения принимали суды двух инстанций, тюремщиков не накажут. И этим решениям можно только поражаться», – подчеркнул он. А действия ФСИН вполне понятны: ведомство видит свою задачу в том, чтобы никакая информация о ситуации за решеткой не попала на волю. «Там предпочитают не садистов выявлять, а тех, кто от них пострадал. И их же потом наказывать, чтобы больше не писали. Пока из этой жуткой практики не видно выхода», – заключил Шаблинский.