Политические протесты шахтеров расшатали СССР

Выдвинутые 15 июля 1989 года на митинге в кузбасском Прокопьевске претензии к советской власти были в основном экономическими, но они быстро переросли в политические. Фото РИА Новости

10 июля 2019 года исполнилось 30 лет c начала массовых забастовок в шахтерских регионах России, Украины и Казахстана. Нынче тот мощный всплеск протестного движения, прокатившийся по стране, оказался полузабыт. Господствующие сейчас умонастроения в стране, в том числе в регионах, бывших эпицентрами бури, настолько отличаются от настроений 1989 года, что, кажется, теперь не уловить смысла той, 30-летней давности драмы.

Алексис де Токвиль говорил, что победившие революции делают непонятными и их смысл, и причины, их породившие. Волна, пришедшая тогда в столицы из шахтерских регионов, была, конечно, революцией или ее высшей точкой, если начальную точку мы усмотрим в каких-то более ранних событиях. Эта волна окончательно изменила характер политического режима, сделав ряд перемен необратимыми.

Около 9 утра 10 июля 1989 года в Междуреченске Кемеровской области на шахте имени Шевякова ночная смена во главе с горным мастером Валерием Кокориным отказалась идти в ламповую и сдавать аккумуляторы со светильниками. Потом к ним присоединились около 200 рабочих первой смены.

Ближе к вечеру горняки с шахты Шевякова послали делегации на соседние шахты: «Распадскую», имени Ленина, «Томскую», «Усинскую».

На следующий день забастовали все пять междуреченских шахт. Несколькими колоннами, примерно по 8–9 тыс. человек, бастующие двинулись к центру города, заняли главную площадь и остались там. На несколько дней и ночей.

Забастовочный комитет выдвинул ряд требований, в основном экономического характера, в частности: об оплате труда ночных смен, о расширении самостоятельности шахт в распоряжении прибылью и другие.

12–13 июля в знак поддержки междуреченцев забастовали шахты в Осинниках, Прокопьевске, Новокузнецке.

Потом Киселевск, Анжеро-Судженск, потом Ленинск-Кузнецкий и т.д. Везде бастующие занимали центральные площади и начинали бессрочный митинг. Никаких актов насилия либо покушений на собственность, связанных именно с протестными акциями, зафиксировано не было.

Именно 13 июля газеты «Правда» и «Известия» впервые с начала событий дали короткие информации о забастовках с экономическими требованиями на некоторых предприятиях Кузбасса. Решились. В программе «Время» мелькнул пятисекундный репортаж с раскаленной июльской площади маленького городка, занятой людьми в шахтерских робах.

К 17 июля в протестах приняли участие около 180 тыс. жителей Кузбасса, с шахт и горно-обогатительных фабрик, автобаз и разрезов. Работники более 200 предприятий вышли тогда на площади своих городов и поселков.

Начались забастовки на шахтах Печерского угольного бассейна, в Воркуте. Сначала на самой старой шахте «Хальмер-Ю», потом на всех остальных, включая «Воргашорскую». Воркутинские рабочие дополнили экономические требования политическими: отмена ст.  6 Конституции (о руководящей роли КПСС), прекращение поддержки «братских тоталитарных режимов», отмена цензуры в прессе и на телевидении, отмена квот для «общественных организаций» (КПСС, ВЛКСМ, профсоюзы) в депутатском корпусе и другие.

Потом забастовочная волна докатилась до Урала (до нескольких шахтерских городов), потом до Донбасса. Разница была 2–3 дня.

Первая самиздатовская газета, которую начали издавать рабочие комитеты Донецка, называлась «Шахтерская площадь». Требования донбасских шахтеров оказались  вообще жестче и радикальнее.

К 19 июля количество бастующих на шахтах Донецкого угольного бассейна (расположенных как в России, так и в Украине) превысило 200 тыс. человек. Позже к Донбассу присоединились горняки объединения «Павлоградуголь» в Днепропетровске и в Червонограде, Волынская область.

В это же время остановились шахты в Караганде, в Казахстане. Мало кто вспоминает теперь, как тогдашний первый секретарь ЦК КП Казахстана Назарбаев выступал перед шахтерами. Его освистывали, но в основном слушали.

Политические требования, выдвинутые в Воркуте, стали общими требованиями.

Именно эта грозная стихия, пришедшая из рабочих регионов, изменила ситуацию в стране. Стало ясно, что политический режим и сама жизнь меняются, и это уже неостановимо. Это был конец политической монополии Компартии. Кажется, Горбачев планировал плавно перейти к некоторой конкуренции в политике, но вышло иначе – так, как вышло.

Кто-то боялся этих протестов и этих площадей, но эта революция не принесла ни крови, ни ущерба. Ах да – одно исключение. По требованию городских стачкомов в городах прекращалась торговля спиртным. Где-то водку находили в ящиках и выливали.

Теперь всего несколько соображений. Почему это произошло? Почему потом ничего подобного уже не повторялось (вынесем тут за скобки опыт Донбасса 1993 года)?

Ситуация, сложившаяся к лету 1989 года в ряде промышленных регионов России, была в значительной мере уникальна. Забастовка, возникшая 10 июля и покатившаяся по шахтерским городам, была движением разбуженных надежд, несколько лет ждавших выхода, и спонтанного протеста, не имевшего точного адреса.

Людей побудила бросить работу и выйти на улицы не столько невыносимая жизнь, сколько надежда на ее быстрое изменение к лучшему. Рабочие, в общем, тешили себя иллюзиями – да, так можно сказать. Реальное бедственное положение экономики они себе не представляли. Они заблуждались относительно быстрого выхода из кризиса, поскольку сама власть вводила рабочих в заблуждение всю их сознательную жизнь (кажется, сейчас подобных иллюзий куда меньше) – им ведь говорили, что они живут в самой передовой стране с самым передовым строем.

Но сомнения в души людей уже давно закрадывались. Зарплаты шахтеров были выше, чем у многих других категорий рабочих и служащих (от 300 до 800 рублей – да, у некоторых, у очень немногих было и 800!). Но в их краях эту зарплату уже давно трудно было отоварить. Ассортимент магазинов в сибирских городах был предельно скуден. (Он и в Подмосковье-то был не слишком богат.) К 1982–1985 годам мясо и молочные продукты просто стали дефицитом. Шахтеры жили мало. А вообще люди жили бедно, многие очень бедно. И постепенно стали это сознавать.

Привычная пропаганда по радио и телевидению давала уже обратный эффект – она стала раздражать.

Что за чувства владели этими людьми из городских низов? В основном это было бессознательное чувство ущербности и нетерпения, копившееся и тлевшее примерно с последних брежневских застойных лет, политически неоформленное и не имевшее долгое время конкретного социального адресата. Даже сама по себе смена партийных лидеров подогревала ожидание улучшений.

На смену ожиданиям пришло мощное воодушевление, достигшее пика в те июльские дни.

Оно в итоге сменилось, вероятно, разочарованием.

Революция надежд прошла.

Она покончила с однопартийным режимом, вернула в страну – через тяготы, через тоску и полынь – более или менее нормальную экономику с правом на предпринимательство, с некоторыми экономическими свободами. Она дала или, лучше сказать, утвердила свободу слова.

Я вспоминаю молодых лидеров того движения, тех славных парней, которых я тогда узнал, которые готовы были рисковать и бороться.

Мой привет Михаилу Кислюку, губернатору Кузбасса, пришедшему из рабочего движения, и Александру Асланиди – лидеру забастовки в Осинниках, ставшему членом Совета Федерации первого созыва.

Светлая память Славе Голикову, председателю совета рабочих комитетов Кузбасса, Славе Шарипову, председателю рабочего комитета Киселевска.

Ничего не слышал очень давно о Толе Малыхине – лидере рабочего комитета Новокузнецка, первому выселившему со своей шахты («Есаульской») партийный комитет и потом на многотысячном митинге в Москве показывавшему табличку с надписью «Партком».

Где бы кто ни был, мы не забудем эти дни и этот великий подъем народного духа. Такое бывает редко. Но именно такие события заставляют вспомнить о чести и достоинстве нации.