Светлана Гамзаева
Фото Reuters
Сегодня модно ненавидеть. Любое политическое событие провоцирует в обществе новую вспышку злобы, которая выплескивается в окружающее пространство – на ТВ, в Интернет, да и на улицы, если прислушаться, о чем сегодня говорят люди. И становится новым источником социального заражения.
Устойчивая версия этого явления – мол, граждане стали жертвой пропаганды ненависти, которая активно ведется в массмедиа. Хотя трудно представить, что политические обозреватели да тролли в Интернете единственные тому виновники. Никакую моду невозможно привить, если за ней не скрывается уже укореняющаяся социальная тенденция. Массовый гипноз, конечно, существует, но его невозможно навязать, если он не оказывается созвучен уже существующим общественным трансам. Любая социальная эпидемия цепляется за уже имеющиеся тренды. И вряд ли ненависть так легко легла бы на души нашим людям, если бы за ней не стояли вполне определенные насущные человеческие потребности.
Прежде всего ненависть снижает душевное напряжение. Сегодняшняя ситуация – ползучий экономический кризис с его периодическими экзальтациями и санкциями, странная война у границы страны, резкое обострение во внешней политике, сокращение социальных программ – все это не может не вызывать массовую фрустрацию. Выручает ненависть. Она вытесняет все нежелательные переживания – от «мы» к «они», из пространства личной ответственности в стан противника. Противник может быть разным в зависимости от политических предпочтений и ценностей ненавидящего. Главное, чтобы он был, этот враг. Тогда спокойнее.
Это переживание помогает упрощать пугающую картину мира: черное–белое, свои–враги, хорошо–плохо. Она возвращает ощущение привычного. Создает иллюзию достаточной безопасности. Затуманивает взгляд. Как транквилизатор. Транквилизаторы, кстати, вызывают зависимость. Ненависть – тоже.
Тем более кроме социальных проблем у каждого еще и своих, личных, достаточно. Куда сложнее разрешать конфликт, например, с собственным начальником или тещей. Проще вместо этого ненавидеть, скажем, Обаму или Меркель. Или Макаревича. Его как-то особенно радостно. Потому что свой. Ненависть к своим придает этому чувству особую пикантность.
Впрочем, она бывает разной, ненависть. Работая психологом, я не раз наблюдала, как она становилась первой ступенькой к исцелению от психологической травмы. Словно сильный ветер, что поднимает пыль и распыляет семена растений, давая начало новому. Или прорвавший запруду поток, несущий поначалу страшную грязь, прежде чем пойдет чистая вода. Вообще чувство, которое искренне и полно проживается человеком, трансформируется и дает новую энергию. И ненависть, если открыто и честно взглянуть ей в глаза, если взять за нее ответственность, перерождается. Злоба иссякает. Появляются скорбь, боль, раскаяние, а за ними – и чувство обновления, внутренняя сила, уверенность в себе.
Но судя по всему, у нас сейчас в России ненависть превратилась в нечто вязкое, в переживание, из которого так и не извлекается смысл. Словно застойные волны, которые не утихают, но так никуда и не текут.
И причиной тому – обесценивание. Мы не просто ненавидим. Мы обесцениваем и своих врагов, и свое переживание соответственно тоже. А следовательно, и себя самих. Даже удивительно, как зеркально похоже это происходит в противоборствующих лагерях. Те, кому разрешено считать себя патриотами, уверены, что все эти оппозиционеры, правозащитники и «иностранные агенты», вся эта «пятая колонна» получает валютные гонорары за свою политическую активность и вообще предатели и продажные твари. А те, кому называться патриотами официально отказано – то есть рефлексирующая, критически мыслящая прослойка общества, – в свою очередь, убеждены, что на антимайдан выходят только в принудительном порядке или за деньги. Что все эти люди, эти 84% «за», если и не проплачены, то глупо обмануты. Хотя антропологические исследования, социологические опросы да и прочие наблюдения свидетельствуют, что ненавидят у нас люди совершенно искренне, от всей души. Пусть даже кого-то из ненавидящих и привозят на мероприятия в автобусах. Но у нас ни одна из сторон не согласна верить в искренность другой.
Обесценивание – это такой же защитный механизм, как и ненависть. И может быть, даже еще более стойкий. Потому что за ним стоит еще более важная потребность, чем желание сохранять статус-кво и уменьшать внутреннюю тревогу.
Обесценивание свойственно людям, которые сами не чувствуют своей собственной ценности, не познали это уникальное ощущение в глубине души: «я – есть!» Забыли о теплящейся божественной искре внутри.
В России ценность человека, его уникальности исторически не является общепринятой очевидностью. Не зря же в СССР вопрос «ты меня уважаешь?» был самым трогательным, почти сакральным, и его можно было произнести, лишь когда от выпивки душа чуть расслаблялась и начинал развязываться язык.
Сейчас эту максиму о значимости каждой отдельной человеческой личности у нас пытаются списать в общем перечне якобы западных ценностей (как будто они не общечеловеческие!). Но вся эта риторика нисколько не умаляет насущную потребность каждого человека чувствовать себя нужным и значимым не почему-нибудь, а просто. Просто потому, что он есть, жив и среди других.
Так что если говорить о глубинных, экзистенциальных мотивах, то за ненавистью и обесцениванием прячется горячая потребность наших людей ощущать свою собственную ценность. В каком бы лагере или статусе они ни находились.
Дарья Гармоненко