Илья Шаблинский
Фото Reuters
Реакционный курс – это преобладание силы над правом. Это торжество государственной силы в полицейском или военном обличье, имитирующей время от времени юридические процедуры и прикрывающейся судебными мантиями. Обычно политическая реакция призвана восстановить или укрепить чью-то монополию на власть – в ответ на рост протестных настроений или просто угрозу таких протестов. В нашем случае есть довольно редкое своеобразие: у нас реакционный курс – это отчасти ответ на не наш протест. Ужесточение курса – отчасти результат событий в соседнем государстве. Так уж вышло.
Подведем итоги этого курса за прошлый год. Введение обязательной государственной регистрации популярных блогеров; сужение возможности для привлечения иностранного капитала в СМИ; наделение Минюста полномочиями по пополнению реестра организаций – иностранных агентов; включение в этот реестр самых разных организаций – от Краснодарской краевой организации выпускников вузов до саратовской ассоциации «Партнерство для развития»; сопровождавшиеся фальсификациями и давлением выборы 14 сентября, нацеленные на одно – консервацию сложившейся системы власти; внесудебная блокировка ряда неугодных интернет-ресурсов; отключение от операторов московского телеканала «Дождь» и томского ТВ-2. Уголовные дела против оппозиционеров или просто оппонирующих журналистов. Что-то еще я упустил? Вполне возможно.
Мировой опыт дает нам немало примеров таких периодов в жизни разных государств. В истории нашей страны – если ограничиться прошлым веком – я могу вспомнить по крайней мере два таких периода. Послереволюционную реакцию 1906–1910 годов и изживание оттепели в конце советских 1960-х. Да, сутью реакционного курса было и остается поддержание статуса и преференций правящей группы. Объяснялось это всегда одинаково – угрозами со стороны враждебного внешнего окружения. Но определенная популярность такого курса была обусловлена и тем, что определенная часть общества могла связывать с ним стабильное экономическое развитие. Еще, скажем, возможность сохранить нажитое и сбереженное, какую-никакую защиту собственности, а равно гарантии от авантюр в экономике и политике. По большому счету люди обманывались. Копить они могли только в рублях. Но в конце советских 1960-х всяческих авантюр опасались, пожалуй, больше, чем желали реформ.
При этом реакционный курс мог быть особенно эффектен, если он был сопряжен с агрессивной внешней политикой. Тут ему, правда, требовалось особое пропагандистское обеспечение. В августе-сентябре 1968 года большинство советских людей (думаю, подавляющее большинство) искренне радовалось. Как же – подавление контрреволюции в Чехословакии! Удержание ее в семье братских народов социалистических стран! Срыв давно вынашиваемых планов империалистов и т.д. Ветераны войны (сам слышал) говорили: не для того в 45-м освобождали, чтоб сейчас вот так отдавать… немцам. Или американцам. Не для того.
Что я здесь хотел бы отметить: реакционный курс может использовать вполне понятные соблазны. Например, имперские. В 1968 году «простому советскому человеку» могла очень льстить мысль: «Мы Чехословакию (Польшу, Венгрию) никому не уступим!»
Но в этом соблазне крылся и обман – а точнее, может быть, самообман. Можно ли было с помощью танков сохранить свое влияние и «притягательность социализма»? Можно ли было предложить чехам (полякам, венграм) в качестве образцового тот самый «постоттепельный курс»? Защита «интересов социализма» с помощью войск в ГДР в 1953 году, в Венгрии в 1956 году, в Чехословакии в 1968 году – все это были тяжелейшие политические ошибки. «И та русофобия, которую мы имеем сегодня в Восточной Европе, это как раз плоды тех ошибок». Последняя фраза, впрочем, принадлежит не мне, а Владимиру Путину (Разговоры с Владимиром Путиным. М.: Вагриус, 2000. С. 29. – И.Ш.). Возможно, правда, что с тех пор он свои взгляды пересмотрел. Власть меняет людей.
Соблазны, порожденные 2014 годом, даже сильнее прежних – они ведь обещают изрядное наращение территории страны. Нынешний политический режим почему-то не в состоянии обеспечить диверсификацию экономики, создать условия для технологического рывка, для устойчивого развития образования и здравоохранения. Но зато он бодро проводит более или менее масштабные полицейские и военные операции.
Чем сильнее соблазн, тем легче пренебречь деталями, несколько портящими картину. Но обман, а может, самообман, кроется именно в них. Гражданам Донбасса, которым вроде бы взялись помогать, такая «помощь» обойдется во много раз дороже всех предполагавшихся, но в основном выдуманных угроз.
Думаю, что через какое-то время все перечисленные обманы станут очевидны. И для очень многих россиян станет понятно, что предложенными силовыми методами нельзя ни обеспечить экономическую стабильность, ни укрепить «русский мир». А ведь в отличие от «социализма», который защищали с помощью танков в 1968 году, «русский мир» не является фикцией – поскольку сотни тысяч людей в Украине, США, Израиле, странах Балтии включают (включали) ежедневно русские телеканалы (в основном развлекательные программы), читают русские газеты, ходят в православные церкви. Этот «мир» – точно не фикция, и потому особенно обидно, что после его усиленной защиты с помощью танков он уже не будет таким, как до нее.
