Светлана Гамзаева
Фото Reuters
В этом году социологи, да и мы все, народ, стали наблюдать у себя странный феномен. Удивительное единодушие по разным политическим вопросам. Люди охотно и легко поддерживают самые оригинальные решения властей. В едином порыве. Что стало неожиданно даже для социологов. Если в советское время народное «одобрямс» было не столько искренним, сколько вынужденным, сначала вызванным страхом, затем – разочарованием и бессилием, то нынешнее – совершенно иного качества. От души. «Доля респондентов, полагающих, что население должно идти на некоторые жертвы ради блага государства, достигло максимума за все годы замеров», – констатирует Левада-Центр.
Социолог и культуролог Борис Дубин незадолго до своей смерти отмечал, что в России происходит «очень сложный процесс, который недооценили профессионалы». Никогда не было такой консолидации вокруг президента, «такого уровня поддержки военных действий и одновременно совершенно иррационального озлобления против всего мира». Большинство воспринимает это новое состояние как возвращение к некоей социальной гармонии. А меньшинство, не вписывающееся в традиционные 84% довольных, считает, как Андрей Макаревич, что «моя страна сошла с ума». То есть ощущают себя как султан с визирем из известной восточной притчи, которые единственные в городе не испили из отравленного источника, сохранив здравый рассудок, но в результате оказались непонятыми и несчастными.
Люди не просто одобряют решения сверху. (Сошлюсь на ряд последних исследований Левада-Центра.) Они сделались более довольными и стали меньше бояться. За последние полгода россияне вдруг оказались заметно менее тревожными. Уровень страха перед бедностью снизился с 51 до 40%, беспокойство по поводу коррупции и взяточничества – с 32 до 26%, роста наркомании – с 21 до 14%, уголовной преступности – с 14 до 8%. Особенно же мы успокоились по вопросу кризиса морали: наши волнения по этому поводу упали с 26 до 18%.
Да мы вообще стали оптимистичнее. Более позитивно оцениваем нашу систему образования (количество положительных оценок выросло за год с 21 до 34%). Если еще год назад только треть жителей нашей страны рассчитывали получить (дать детям, внукам) хорошее образование, то теперь таких почти половина. Каких-то существенных изменений за этот срок в наших школах или вузах не произошло. Так что речь идет лишь о новом способе людей смотреть на мир. Точно так же с 20 до 31% выросла в стране удовлетворенность состоянием системы здравоохранения, и всё больше респондентов верять что в случае необходимости они смогут получить хорошее лечение.
Скорость, с которой происходят перемены, больше похожа на компульсивное сжатие. (Как-то слишком быстро произошли эти сдвиги.) Когда общество уходит в привычное в прошлом для себя состояние – состояние прогнозируемых синхронных ответов. Как компьютер в экстренной ситуации переводится в щадящий аварийный режим: меньше рефлексии, ориентация на выживание, минимум риска, всё во имя безопасности – экономия ресурсов.
И происходящее в общественном сознании больше похоже даже не на мобилизацию перед лицом возможного врага, а, наоборот, на иммобилизацию. Как мы бережем ушибленную руку, стараясь ею поменьше двигать. Понимая, что так быстрее заживет. И не больно.
Лучше не двигаться. И ни с чем не связываться. Вот и в тех же опросах: действия властей одобряет «сверхбольшинство», но на вопрос: «Хотели бы вы поучаствовать в политической жизни хотя бы на уровне вашего города?» – 77% отвечают: «Нет».
Происходит что-то вроде психологической диссоциации. Расщепления общественного сознания на внешнее и подспудное. С одной стороны – новая вера в себя, иное качество оптимизма, другой уровень личной и национальной гордости, общее удовольствие от всего этого. С другой стороны, противоположное этой вере внешнее поведение. Например, весной, когда люди активно одобряли действия России по поводу Крыма, по отношению к Украине и Западу, они же активно скупали западную валюту, фактически голосуя противоположным образом, чем в анкетах.
В общем, думаем мы одно, поступаем как-то противоположно, но кажется, об этом и не думаем. Так, при общем ощущении благополучия мы стали меньше покупать. Что вроде бы нелогично. Но не в этой модели сжатия. Даже меньше продуктов (еще до принятия антисанкций), не говоря об автомобилях или одежде. Раньше покупательская активность в России росла ежегодно на 10%. В этом году, по данным холдинга «Ромир», такого роста не случилось – впервые за 10 лет.
Словно он пробудился опять, хрестоматийный «народ Платон Каратаев», по Толстому. Сошел в нашу жизнь из учебника литературы. Вернее, мы вдруг стали им. С его правильными ответами и смирением, с одной стороны, и природным чутьем, хитростью – с другой. Он легко прикидывается дурачком (большое, кстати, искусство). И в то же время всегда себе на уме. Говорит присказками, ничего своего собственного, и что он там думает, пойди пойми. Но очень даже думает там, сам себе. Знать бы что. Пьер Безухов, кажется, не знает. Вопрос: знает ли сам Каратаев? Пьер только чувствует, что Платон его, Пьера, любит, как и всех остальных, впрочем, без разбору. И в то же время Каратаев «ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним». Такая любовь. Почти дзен. Вот и Борис Дубин перед смертью успел сказать, что «уровень единения большинства все-таки эйфорический и виртуальный».
Это состояние, в котором мы привыкли выживать в нашей истории. В период всех этих войн, революций, насильственных реформ и репрессий – довольно сильных потрясений, социальных травм, катастроф, из которых состояла отечественная хронология последние век-полтора. Режим внешней синхронности при ориентации на собственное самосохранение, вопреки всему самозапустившийся в обществе, возможно, в предчувствии экономического кризиса. Возможно, от всей военной риторики, звучащей последние месяцы. (Одно слово «война» – уже мощный сигнал для нашего человека, вызывающий рефлекторное сжатие.) Возможно, от чего-то еще или от всего вкупе.
Дарья Гармоненко