Михаил Лашков В этом году исполнилось пять лет с момента принятия первого Национального плана противодействия коррупции. С тех пор все антикоррупционные планы и стратегии государства остаются национальными только на бумаге. Происходит это прежде всего потому, что государство, как институт управления обществом, так и не обеспечило гражданам их задекларированное в Конституции равенство перед законом и судом. В итоге правоприменительная практика, которая обязана основываться на принципе «Человек не виновен, пока не доказано обратное», дуализировала этот принцип на: «Человек виновен! А теперь пусть доказывает обратное» и на «Вина человека – еще не повод для его обвинения». Думаю, не нужно объяснять, с какими категориями граждан соотносятся данные максимы. Причем ситуацию усугубляет УК РФ, в котором, получается, для государственных должностных лиц создаются привилегированные условия привлечения их к ответственности, а также дополнительные препятствия к их уголовному преследованию.
Существенным образом повлиять ни исправление дефектов правоприменения могла бы сама судебная система. Но она у нас базируется на равноправной состязательности сторон только в теории. А процессуально – на интерпретации судьями информации о фактах и доказательствах и… на почти абсолютной безнаказанности судей даже за заведомо сфальсифицированные решения. Сегодня судебная система нуждается не в реформаторстве внешней атрибутики, но в реформе идеологии отечественного судопроизводства, которое у нас, по сути, скатилось в римское репутационное право с его непреложным постулатом: «Прав тот, у кого больше прав». Кстати, с точки зрения Древнего Рима, это была самая справедливая система на свете.
Не менее значимым фактором, нивелирующим антикоррупционную концепцию государства, является чрезмерная забюрократизированность правоохранительных органов, где неимоверно раздутые административно-штабные структуры буквально мордуют нижестоящие подразделения приказами, директивами инструкциями и инспекциями. В итоге барражирующая по правоохранительным ведомствам отчетность выходит за все пределы разумного и лишь ужесточает пресловутую «палочную систему», которая в приоритетном порядке самым негативным образом отражается на гражданах, не угодных местным властям. Последние повсеместно обложились псевдообщественными советами и дружно рапортуют по инстанциям об «успешном опыте работы с институтами гражданского общества».
Если забюрократизированность правоохранительных органов выходит за все пределы разумного, то обюрокрачивание страны, можно сказать, у нас вообще пределов не имеет. Сегодня стараются не вспоминать, но знаменитая административная реформа 2000 года закрепляла за председателем правительства пятерых заместителей, среди которых двое являлись профильными министрами. При этом в министерствах запрещалось иметь более четырех заместителей руководителя. Чтобы понять, насколько изменилось это соотношение в наши дни, достаточно посмотреть на современную структуру органов исполнительной власти: количество ведомственных субъектов выросло практически на 60% (с 57 до 82). Что же касается региональных и местных уровней госуправления, то эта тема требует отдельного разговора, потому что там границы пропорции «как было – что стало» на порядок внушительнее.
Есть регионы, в правительстве которых сегодня «трудятся» по несколько тысяч человек. Прибавьте к этому чиновников районного, городского и поселкового уровней – и вы получите приблизительную картину плотности управленцев на одну административно-территориальную единицу страны. Хотя в данном контексте любые цифры будут некорректны, потому что не учитывают выведенных за пределы статистики государственных и муниципальных служащих, квазигосударственные учреждения в виде концернов, корпораций и эрзац-акционерных сообществ, в которых легионы клерков заняты не чем иным, как исполнением надзорно-разрешительных бюрократических функций.
То есть, несмотря на «решительную борьбу с бюрократией», ее управленческие, распределительные, регламентирующие и контролирующие возможности неумолимо расширяются, порождая все новые противоречия между лицами, наделенными властно-ревизионными полномочиями, и обществом. И требования президента о «персонификации ответственности» в системе, изначально основанной на «коррумпированной безнаказанности», логически будут подводить систему власти лишь к еще большему конформизму и закрытости.
В то же самое время популярные ныне разговоры о каком-то контроле власти со стороны гражданского общества через «общественные советы» и «общественные палаты» – это не более чем ретуширование неэффективности антикоррупционной политики, зиждущейся на формализме ее реализации. Все эти официализированные структуры с приставкой «при-», по сути, выполняют лишь две функции: удовлетворяют честолюбивые амбиции людей, в них присутствующих, и легитимизируют деградацию отечественного парламентаризма, в котором наши «народные избранники» уже, кажется, и не помнят, для чего, собственно, они предназначены.
При этом (говорю со всей ответственностью за каждое свое слово) существуют принципиально иные методы противостояния коррупции. Они просты, эффективны и, что называется, лежат на поверхности. На протяжении ряда лет мы их неоднократно обсуждали практически на всех уровнях моделирования государственной антикоррупционной политики. Но именно потому, что эти методы действительно просты и реально эффективны, они под любыми предлогами отторгаются государственными «модераторами антикоррупционной риторики». Так как априори «модераторы» сами являются «болтиками и винтиками» системы, в которой коррупция является неотъемлемой ее частью.
