Федор Лукьянов
Фото Reuters
Выборы в Европе, по праву гордящейся своими демократическими традициями, превратились в последние годы в страшную головную боль для управленцев. Правительства зачастую просто боятся избирателей – не потому, что те не проголосуют за них, а потому, что они отдадут симпатии каким-нибудь броским популистам – в знак протеста или просто от скуки и разочарования. Но проблема в том, что «рулить», брать на себя ответственность фавориты народного волеизъявления, естественно, не собираются. Наиболее яркий пример – движение «Пять звезд» популярного итальянского комика Беппе Грилло, которое набрало на последних выборах почти четверть голосов. При этом их лидер с самого начала заявил – в правительство он не пойдет ни за что, а единственный «месседж», который намерен передать нации: все политики – свиньи.
Политическая палитра современной Европы заметно отличается от привычных образцов. Формально мало что изменилось – все традиционные политические группы на месте: консерваторы, либералы, социалисты, остальные силы, как правило, неустойчивы, скорее обусловлены конъюнктурой и часто меняются. Однако, по существу, сформировалась почти двухпартийная система – «партия ответственности» и «партия протеста».
«Партия ответственности» может включать в себя представителей самых разных идеологических направлений, но разницы в политике, проводимой, скажем, социалистами или консерваторами, все меньше. Глобальный мир диктует свои законы, ставя государственных деятелей в очень жесткие рамки. В экономике, например, коридор совсем узкий. Отчасти поэтому вопросы второстепенные, но идеологически маркированные выходят на первый план (наподобие постоянно обсуждаемых прав меньшинств), поскольку отношение к ним позволяет партиям и политикам обозначить свою идейную принадлежность. В остальном же приходится в основном заниматься кризис-менеджментом, на стратегии не остается ни времени, ни сил. Собственно, отдельный вопрос – насколько вообще стратегия возможна в мире, где все меняется постоянно, непредсказуемо и нелинейно. Наиболее плодотворные периоды – это когда управляют технические правительства, опирающиеся не на результаты выборов, а на необходимость срочно решить какую-то задачу. Как, например, было в той же Италии, Греции или Португалии. Срок таким кабинетам всегда отмерен, как раз до ближайшего голосования, на котором им ничего не светит, зато до этого момента можно проводить непопулярные, но необходимые реформы.
«Партия протеста», которая тоже весьма многообразна, поскольку охватывает весь спектр справа налево, отражает растущее недовольство европейцев не только текущим положением, но главное – отсутствием картины будущего. С 1950-х годов жители Старого Света росли с ощущением, что завтра будет лучше, чем вчера, и уж совершенно точно – не хуже. Где-то с начала XXI века это ощущение стало слабеть, а потом и вовсе исчезать. А поскольку в силу упомянутой непредсказуемости никто не может четко и внятно объяснить, что будет дальше, в выигрыше оказываются те, кто предлагает либо самые простые, либо самые яркие интерпретации. Избиратели, во всяком случае значительная их часть, отдают себе отчет в том, что экстравагантные политики не будут заниматься делами, однако стремление послать сигнал истеблишменту важнее.
Справедливости ради надо сказать, что европейская политическая машина до сих пор достаточно эффективно справлялась с давлением недовольной среды, которая превращает недавних маргиналов в респектабельные политические движения. Иногда эти партии умело вовлекались в управление и либо быстро «нормализовались», становясь, как все (некогда ультраправая Партия свободы в Австрии), либо «компрометировались» сотрудничеством с мейнстримом, как аналогичная антииммигрантская партия в Нидерландах. Хуже положение в Великобритании, где постепенное усиление позиций крайне консервативной и крайне антиевропейской Партии независимости Соединенного Королевства ведет к стремлению правящих консерваторов перехватить у них лозунги. В результате евроскептики, не беря ровно никакой ответственности, с удовлетворением констатируют, что их программа исполняется старейшей и самой уважаемой политической организацией страны.
Есть соблазн обозначить эти самые два течения как «партия статус-кво» и «партия революции». Но это не вполне корректно. Традиционные политические силы понимают назревшую необходимость перемен и даже часто (правда, не всегда) имеют представление о том, что нужно сделать. Однако страх перед теми же популистами, опасение упустить инициативу, отсутствие прочной политической опоры – все это приводит к тому, что вместо серьезных действий приходится ограничиваться постоянным латанием дыр. С другой стороны, тех, кто претендует на представление интересов недовольных, положение вещей вполне устраивает – чем дольше сохраняется нынешняя ситуация, тем прочнее их база.
Европа богата политическими обычаями, собственно, все они родились именно там. Среди них есть и традиция острых идейных столкновений вплоть до революционных потрясений, в которых рождался социальный прогресс. Но есть и другая – кропотливый поиск консенсуса разных сил во имя сбалансированного продвижения вперед. Условно можно сказать, что первую модель олицетворяет Франция, а вторую – Швеция. Сегодня, когда мир непредсказуем, а все без исключения государства ощущают собственную хрупкость под напором глобальной среды, второй вариант практически безальтернативен.
Россия живет в другом времени. Наша политическая система имеет иную предысторию, намного более короткую, чем у европейцев. Устоявшихся демократических институтов пока нет, партии в отличие от европейских аналогов не имеют ни традиции, ни реальной инфраструктуры. Специфика понятна, и сохранится она надолго. Но при этом, как ни парадоксально, Россия находится в том же идейно-политическом потоке, что и остальная Европа, не только Центральная и Восточная, с которой принято нас сопоставлять, но и Западная.
Российское общество пришло в движение, и рассчитывать на пассивность или автоматическую консолидацию больше не приходится. Если в Европе идеологии стираются только сейчас, то у нас это произошло уже давно. Собственно, идейно насыщенная политическая жизнь, когда концептуальные установки имели реальное значение, бурлила у нас в конце 1980-х – первой половине 1990-х годов. Потом поле все больше выравнивалось под лозунгом прагматизма.
Сегодня складывается ситуация, схожая с европейской. Ясных и заведомо правильных рецептов, что делать, ни у кого нет. Поэтому тактическое урегулирование текущих проблем явно доминирует над намерением вырабатывать стратегический курс. У нас, конечно, в отличие от остального Старого Света присутствует набор очевидных задач, которые там давно решены, а у нас не решаются столетиями – прежде всего построение эффективного госаппарата. Однако в остальном российская власть блуждает в таком же тумане, как управляющий класс Европы.
Поскольку наше государство из-за особенностей его истории еще уязвимее перед лицом самых разных вызовов, чем европейские, вопрос об осторожном обращении с ним тем более актуален. И при всей неокультуренности (если не сказать – дикости) политического ландшафта, он и здесь распадается на те же самые две составляющие – те, кто пытается управлять, и те, кто аккумулирует недовольство. Глухой стены между этими двумя категориями нет, как ее нет и в Европе (достаточно вспомнить более ранний пример – как бунтари и смутьяны из Партии зеленых стали частью номенклатуры – министр иностранных дел Германии Йошка Фишер и лидер фракции в Европарламенте Даниэль Кон-Бендит). Но и естественного перетекания без особых усилий не получится. А их столкновение может быть просто фатальным.
Самой сильной стороной европейской модели в эпоху ее расцвета – во второй половине ХХ века – была способность синтезировать конструктивную энергию и отсекать крайности. Именно поэтому Западная Европа пережила и экономические спады, и политические кризисы, и даже системный вызов 1968 года, когда причиной потрясений стала необходимость пересмотра общественного договора, включение в него новых социальных слоев и поколений. Тогда это потребовало компромисса от обеих сторон – власти, которая начинала с разгонов и полицейских штурмов, и ее прежде непримиримых оппонентов, метавших бутылки с зажигательной смесью. О необходимости чего-то подобного недавно вспомнил применительно к российской реальности Владимир Путин в Валдайской речи: «Нам всем: и так называемым неославянофилам, и неозападникам, государственникам, и так называемым либералам – всему обществу... нужно избавиться от привычки слышать только идейных единомышленников, с порога, со злобой, а то и с ненавистью отвергая любую другую точку зрения».
Сегодняшняя Европа сталкивается с этим вызовом в качественно более сложных условиях – глобальных рынков в сочетании со стремительно растущим культурным и религиозным разнообразием из-за миграционных потоков. Сработает ли механизм снова – непонятно. Германский пример рассудительности дает надежду, но Германия все-таки обладает рядом уникальных особенностей по сравнению даже с соседними странами.
России предстоит отвечать на вызовы из разного времени. То, с чем приходится сейчас иметь дело Европе, крайне актуально и для нас, отсюда схожие дискуссии о мультикультурализме и там, и там. И аналогичное отсутствие ответов. Однако нам предстоит и другое – то, с чем Европа успешно справилась в 1968 году, то есть расширение общественного договора на новые активные сегменты общества, чтобы из оппонентов превратить их в фермент развития. Европейский опыт здесь в высшей степени полезен, однако требуется его глубокое и творческое осмысление, а не набор политических штампов, которыми сейчас многие склонны оперировать.
Дарья Гармоненко