Исповедь ретрограда

Эти заметки о себе, о личном. Я пытаюсь понять, почему я несу в своей душе все то, что в современной России стало называться «ретроградным», «дикостью». Кстати, по критериям либеральной публицистики я не просто «ретроград», а настоящий «варвар». Все движения моей души близки к тому, что Семен Новопрудский назвал «инстинктом варвара», проявлением «дикости российского народа» («Инстинкт варварства», Новая газета, 12.10.2012). Я к тому же, по версии Семена Новопрудского, принадлежу к «аморальному» и «беспринципному большинству», которое на прошедших президентских выборах голосовало за Путина, т.е. частичкой того, что Семен Новопрудский называет «ментальным ядром очень низкокачественного народа».
Я от всей души поддерживаю то, что Семен Новопрудский называет «варварством», т.е. «законодательный запрет вредоносной информации для детей и цензуру в Интернете», и что он также считает проявлением нашей российской «дикости». По терминологии Семена Новопрудского я являюсь «варваром» и потому что, как и «дикое» российское большинство, питаю внутреннее моральное отвращение к гей-парадам и, естественно, являюсь противником однополых браков. У меня вызывает моральный протест якобы цивилизованная позиция, согласно которой «нет принципиального различия между гей-парадом и крестным ходом». Так полагает, к примеру, воинствующий атеист Александр Невзоров (А.Невзоров. «Православие или жизнь?», МК, 01.10.2012). И нет во мне никакой гомофобии, просто крестный ход для меня – свидетельство моральной и духовной активности, проявление уважения к национальной традиции, а гей-парады – свидетельство умирания моей европейской христианской цивилизации. Для меня гей-парады – напоминание о надвигающейся смерти человечества. Сегодня на либеральном Западе подлинная интеллигентность и демократичность связывается зачастую с нетрадиционной половой ориентацией. И это вызов не только христианству, но и всей человеческой цивилизацией.

И в силу сказанного, в силу того, что для меня православный храм не просто святыня, а образ, лик моей России, я с теми, с 78% населения, кто одобряет сам факт уголовного преследования перформанса на амвоне храма Христа Спасителя. И, наконец, согласно либеральным представлениям о подлинной культурности и цивилизованности, я дикарь и варвар, ибо ничего не могу поделать со своим патриотическим инстинктом и рассматриваю любовь, привязанность к своей Родине, как свидетельство своей нормальности, духовной развитости. И я думаю, совсем не случайно мое позитивное отношение к моей национальной церкви, к РПЦ, к религии в целом у меня тесно связано с патриотизмом, как мне кажется, цивилизованным русским патриотизмом.

Вот почему меня раздражают, просто оскорбляют уничижительные издевки над Россией и русскими, которыми наполнены тексты упомянутых мною авторов – и Юлии Латыниной, и Александра Невзорова, и Семена Новопрудского. «Россия… триста лет обезьянничала, подражая всяким европам», – это Юлия Латынина (Невеликие инквизиторы. Новая газета, 28.09.2012). А Александр Невзоров доводит борьбу с «квасным патриотизмом» до откровенного глумления над российской воинской славой. По Невзорову получается, что не было ни славных побед, ни воинских подвигов Суворова и Кутузова, а были лишь «различные генералы, по большому счету бессмысленно водившие по Европе толпы крепостных в пудренных мукой париках и прокалывавших животы брюхатых бюргериц с кличем: «С нами бог! Разумейте языцы!» Ну нельзя же так!

Вообще обращает на себя внимание, что, в отличие от начала 90-х, откровенное русофобство сегодня соединяется с левой идеологией, с материализмом и атеизмом. Тем самым подтверждается наблюдение Федора Достоевского, что на самом деле очень трудно стать русским по духу не будучи православным, и одновременно, что у нас в стране атеизм неизбежно сочетается и с ненавистью к существующей власти, и с ненавистью в конце концов к собственной стране и собственному народу. Дело даже не в правилах приличия, в том, чтобы не топтать ногами Родину-мать, которой сегодня совсем несладко. Надо хотя бы во имя собственного атеистического достоинства быть аккуратнее с фактами, тем более в процессе разоблачения пороков «низкокачественного» ядра русского народа. Согласен с Семеном Новопрудским, что революция 1917 года не оставила ничего от славянофильского мифа об особом русском народе, «народе-богоносце». Но не соответствует исторической правде его утверждение, что «народ-богоносец» в целом по велению сердца рьяно разрушал храмы, когда «поступила политическая команда». Когда в начале 30-х от Сталина поступила «команда», уже не было в стране лучшей, национально ориентированной части народа российского. На полях гражданской войны осталась значительная часть лучших представителей российской нации. Речь прежде всего о белом офицерстве, о тех, кто с оружием в руках боролся во время гражданской войны с атеистическим большевизмом. Я уже не говорю о том, что к тому моменту, к началу 30-х лучшие представители образованной и мыслящей России оказались в эмиграции. Разрушали в начале 30-х храмы уже комсомольцы, новые советские русские, представители «социалистического типа личности». Нельзя судить об отношении русского народа и к богу и к церкви, не учитывая подвиг десятков тысяч русских православных священников, которые, как обращал внимание еще в начале 20-х Николай Бердяев, «лучшей своей частью остались верны святыне, мужественно защищали православие, мужественно шли на расстрел». Не стоит забывать и то, что жертвами массовых репрессий конца 30-х были не только представители «ленинской гвардии», но и остатки недорасстрелянного русского духовенств, дореволюционной интеллигенции.

Написал эти фразы и осознал еще одну причину своего непреодолимого «варварства». По логике либеральной интеллигенции получается, что дикарями являются еще и те, кому, как мне, жалко старой России, кому дорого «белое дело».

Кстати, я являюсь дикарем и варваром еще и потому, что чувствую исходный аморализм всех нынешних борцов с РПЦ. Они почему-то не хотят учитывать, что на самом деле русская православная церковь является церковью мучеников, переживших при большевиках гонения сродни тем, которые пережили ранние христиане. Не забывайте. Дедушка Патриарха Кирилла, православный священник Гундяев тоже прошел через муки Гулага. В крестном ходе сегодня я чувствую не просто желание русских людей обрести себя в вере, но и проявление стихийного, инстинктивного патриотизма, уважение к своей, прошедшей через страшные испытания национальной церкви. Поляки возвели в ранг мучеников, национальных героев ксендзов, которые участвовали в движении Сопротивления. А у нас в стране, якобы покончившей с коммунизмом, никто не знает имена тех православных священников, кто пошел на расстрел во имя веры своих предков.

Я потому и не принимаю душой «цивилизованность» нынешней либеральной публицистики, ибо она от начала до конца основана или на полуправде, как в упомянутой истории об участии русского народа в разрушении своих храмов, или на откровенном искажении истории России, истории Русской православной церкви.

Меня удивило, что Юлия Латынина во имя убедительности своего, близкого ей по духу атеистического прочтения истории русской литературы не только Пушкина, но и богобоязненных Гоголя, Достоевского превращает в богохульников, в кощунников, якобы намеренно оскорбляющих чувства верующих и каноны православной церкви. Она, Юлия Латынина, вообще убеждена, что «со времен Просвещения вся мировая литература занимается лишь тем, что оскорбляет чувства верующих: либо она вообще не говорит о Боге, либо она говорит о нем не то, что написано в Библии». Но ведь история культуры говорит о другом, о прямо противоположном, о том, что все великое, вошедшее в сокровищницу мировой культуры, создавалось под влиянием религиозных чувств и связано с религиозной тематикой. Примеров множество. И самый яркий, показательный: основатель экзистенциализма, датский философ Сёрен Киркегор в эпоху триумфального шествия идеалов Просвещения в первой половине XIX века напрямую черпает вдохновение в Библии, обнаруживает бездну мудрости в жизненной драме библейского Иова. Но особенно дает о себе знать духоподъемная сила религиозной тематики в русской литературе. Она потому и стала «великой», всечеловеческой, что выросла из христианских поисков Бога.

Даже Пушкин не был таким кощунником, каким его изображает Юлия Латынина. Даже во времена написания своей «Гаврилиады», когда Пушкин давал простор своему русскому задору цинизма, своему кощунству, до 1825 года, он занят поисками Бога. В своем кишиневском дневнике (1821 год) он называет Пестеля «умным человеком» только потому, что, по его словам, разум противится материализму, что «ум ищет Божества». Кстати, вопреки тому, что пишет Юлия Латынина, даже у «кощунника» Пушкина присутствует слово «Бог», когда он говорит о поэтическом вдохновении: «Велению Божию, о муза, будь послушна». В рукописях Пушкина 1827 – 1829 гг. находится следующая запись: «Не допускать существования Бога – значит быть еще более глупым, чем те народы, которые думают, что мир покоится на носороге». Пушкин умирает как глубоко верующий, просветленный православный. Еще в 1836 году, когда, казалось, вся жизнь у него была впереди, он, Пушкин, говорит вдохновенные слова об Евангелие, о священном писании. «Есть книга, – пишет Пушкин (отзыв на книгу Сильвио Пеллики), – коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли… Книга сия называется Евангелием – и такова ее вечная прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладостному увлечению и погружаемся духов в ее божественное красноречие».

Когда читаешь все нынешние «либеральные» тексты, посвященные разоблачению религии и православия, все обвинения в «дикости» и «варварстве» ядерщиков из университета МИФИ, которые открыли у себя кафедру теологии, то складывается впечатление, что мы возвращаемся не просто в СССР, а во времена воинствующего атеизма 20-х и 30-х годов. После Хрущева уже не было в нашей стране антирелигиозной кампании, подобной нынешней. Да и в СССР я не помню случая, чтобы кто-нибудь, как сегодня Александр Невзоров, утверждал, что религия есть ничто иное, как «кровавая, деструктивная, лицемерная и агрессивная идеология». Советское, партийное прочтение истории русской культуры ощущается не только в атеистической публицистике Александра Невзорова, но и в претендующей на глубину знания национальной культуры публицистике Юлии Латыниной. Нельзя сегодня в стране, где уже почти четверть века нет запрета на русскую религиозную философию Серебряного века, не знать, что Гоголь был религиозным писателем не только в конце жизни, когда он издал «Избранные места из переписки с друзьями», а даже в молодости, когда он писал «Вечера на хуторе близ Диканьки». Он и здесь не «пиарил» нечистую силу, не кощунствовал, как утверждает Юлия Латынина, а занимался тем, чему посвятил все свое творчество, исследовал глубинную природу метафизики зла. После того, что писали о творчестве Гоголя и Розанов, и Мережковский, и Брюсов, нельзя не знать, не учитывать, что Гоголь был великим писателем именно потому, что обладал редкостным даром религиозно-метафизического ощущения жизни, ощущением того, что все тлен, что очень зыбка граница, отделяющая бытие от небытия. И уж совсем насилием над исторической правдой является попытка Юлии Латыниной представить «Легенду о Великом инквизиторе» как покушение на основы богоучения самой церкви. В «Великом инквизиторе» нет даже критики католицизма, как это представлялось современникам Достоевского. Надо знать, что церковь, храм – это не только «форма», где учат тому, чего не надо делать, но и дух, место духовного прозрения, пробуждение религиозного чувства. Так вот, религиозный смысл названного произведения Федора Достоевского как раз и состоит в призыве не отождествлять Бога с очевидным, с искушениями чуда, а привнести в свою веру подвиг свободного выбора, перенести на свои плечи бремя ответственности за свой свободный выбор. На самом деле Достоевский в своем «Великом инквизиторе» выступает за подлинную христову веру, сопровождаемую творческой тревогой свободного духа.

Я оставляю за читателем этого текста право самому определить, кто у нас в России является сейчас дикарем и варваром: те, кто полагает, что вся великая русская литература, русская культура была историей кощунств, направленных против церкви и религии, или те, кто, как я, считает, что особенность и величие нашей национальной литературы состоит в том, что она была посвящена религиозной проблематике и поискам Бога. Но очевидно, само собой разумеется, на что я выше постарался обратить внимание, что оставаясь на советских позициях материализма и воинствующего атеизма, что отличает мировоззрение лидеров нашей либеральной публицистики, вы просто теряете возможность оценить духовную ценность и нашей литературы и нашей национальной философии. Кстати, совсем не случайно для материалиста и атеиста Александра Невзорова нечем гордиться в истории России, в истории русской культуры, кроме «образцов поразительного свободомыслия» (речь, наверное, о Радищеве, Чернышевском и Ленине) и «гениев науки и техники» (Ломоносов, Павлов и Тимирязев). Для материалиста и атеиста, как видно, нет ни одного из признанных в мире русских гениев, ни Достоевского, ни Толстого, ни Владимира Соловьева, ни Николая Бердяева.

Надо понимать, что сам по себе отказ от советских запретов, к примеру, на русскую религиозную философию, издание массовыми тиражами и «Вех», и сборника «Из глубины», и стенограмм заседаний петербургского «Религиозно-философского общества» не привел к преодолению общего советского примитивизма нашего обществоведения. Советский и даже постсоветский интеллигент не имеет ни духовных навыков, ни понятийного аппарата, необходимых для постижения глубины названных выше текстов. Складывается впечатление, что нынешняя антирелигиозная истерика – это защитная мера, стремление скрыть, оправдать свою неготовность стать вровень со своей национальной культурой. Речь, наверное, идет не столько о раздражении от политических инициатив нынешних иерархов РПЦ, сколько от раздражения самим фактом существования РПЦ как чуждого многим либералам мира, как облика другой, нелиберальной, православной России. И ничего нового в этой позиции нет. Вспомните помешанного профессора, который в «Идиоте» поносит Россию. Федор Достоевский словами своих героев обращает внимание на то, что русскому политическому либерализму ненавистны не столько злоупотребления властей, даже не сами власти, а сама Русь с ее христианским складом жизни и народных понятий.

Правда, страшная для всех материалистов и атеистов правда состоит в том, что науки сами по себе, естественные науки за несколько столетий своего существования ничем, абсолютно ничем не обогатили знания о природе человеческой души, о страстях и переживаниях человеческих, знаний о природе зла и добра, которые нам оставил древний мир и которые запечатлены в Библии, в трудах отцов церкви. За тысячу восемьсот лет человечество почти ничего не добавило к тому, что написал о пружинах человеческой души Аврелий Августин в своей «Исповеди». Кстати, заслуга русских писателей и философов Серебряного века перед человечеством в том и состояла, сто своими поисками бога они обогатили всечеловеческие представления о самом главном, о любви, страдании и даже о природе зла, преступления.

Если вы материалист, то для вас, как для Юлии Латыниной, и Лев Толстой – очередной кощунник, отлученный от церкви. Но если вы осознаете, что мы носим в своей душе то, что необъяснимо с материалистических позиций, с позиций молекул и атомов, то вы увидите, что не только Достоевский, но и Лев Толстой обогатил доказательства бытия Бога, обогатил то, что в теологии называется «религиозной антропологией». Речь о идущем от нового времени, от Канта, опыте поиска Бога не на небе, а в себе, в своей человеческой тайне. Речь идет о философском оправдании христианства. Речь идет о тайне совести, о том, что Кант назвал требованием категорического императива, о странном чувстве вины, греха, которое порой мучает человека на протяжении всей его жизни, рождает жажду искупления вины, о неподдающейся разумному объяснению уникальности и неповторимости каждой человеческой жизни, о тайне свободы и воли, свободы выбора, о природе жажды бессмертия и, наконец, тайне смерти, о природе тайны человеческой страсти к самосовершенствованию, к достижению идеала.

Серьезные ученые, чего не знают наши либералы, борцы с так называемой «клерикализацией» России, потому и оставили во всех мировых центрах науки кафедры теологии, что разум их, по словам Пушкина, не мог примириться с атеизмом, не мог объяснить им природу всех названных выше тайн души человека. Кстати, религиозная антропология в России начинается, наверное, с Пушкина, которого мучает необъяснимая тайна смерти, а кончается уже в начале ХХ века исследованиями Льва Толстого о необъяснимом с материалистической точки зрения постоянстве и неизменности души человека от своего зарождения в отрочестве до глубокой, дряхлой старости. Вера в бессмертие души идет у Толстого от тайны постоянства души, ее независимости от состояния плоти, отсюда и слова: «Жизнь будущая, загробная мне так же ясна и несомненна, как и настоящая жизнь». «Духовное существо, – обнаруживает Лев Толстой, – всегда равно само себе и не подлежит изменению». Оно в дряхлом, распадающемся теле точно такое, каким оно было в мускулистой и энергичной молодости. «Человек сознает себя единым (в детстве, возмужалости и старости) только потому, что сознание ребенка и через 50 лет старика – все одно и то же, и для него нет времени».

Я не призываю всех наших нынешних борцов с религией как «опиумом для народа», всех тех, кто вслед за Эйнштейном считает, что Библия – набор примитивных древнеиудейских сказок, покаяться, придти в так ненавистный им сейчас православный храм и стать перед алтарем со свечкой в руках. До тех пор, пока в человеке будет живо религиозное чувство, будет и атеизм, рожденный чувством сомнения. Я просто призываю их, тех, кто зачислил таких, как я, в дикари и ретрограды, учитывать, что эпоха Просвещения со своей верой во всевластие науки принесла куда больше дикости и варварства, чем средневековая инквизиция с ее преследованием ведьм. Эпоха Просвещения с ее атеизмом и материализмом породила не только марксистское учение о диктатуре пролетариата, оправдывающее большевистский террор во всех его обличиях, но и национал-социализм. Идею превосходства арийской расы, которую разрабатывали немецкие биологи, которые были материалистами и атеистами.

Нынешним российским борцам с религией, с православием необходимо знать и то, что победа идеалов эпохи Просвещения, победа атеистов и материалистов, наследие большевиков вело не только к тоталитаризму, но и к резкому снижению умственного, культурного уровня. Кстати, еще в 20-е годы русские философы в изгнании обратили внимание, что всеобщая грамотность в условиях победы марксистского учения о классах и классовой борьбе не ведет к духовному, умственному прогрессу в России. Общий уровень культуры мышления, культуры анализа в православной России был куда выше, чем в атеистическом СССР. В православной России Ленин и Троцкий проходили за маргиналов, находящихся на обочине национальной мысли. А в советской, атеистической России светочем ума и мудрости был не только Ленин, но и марксистский примитив Сталин с его кратким курсом ВКП(б).

Я нахожу оправдание своему «ретроградству» и в том, что защищаю религию, религиозную мысль как средство преодоления материалистического примитивизма, оставленного нам эпохой побед воинствующего атеизма. В конце концов, как считал еще Семен Франк, если культура есть система духовных ценностей, лежащих в основе человеческой цивилизации, то каким образом ей, культуре, может быть противопоставлена Нагорная проповедь Христа с ее призывом не убивать, не красть, не лгать, почитать отца и мать свою. Что может быть вредного духовному здоровью современной российской нации, которой угрожает полная деморализация и дебилизация, в труде тысяч так называемых «полов», по выражению Александра Невзорова, которые как могут напоминают своей пастве о необходимости нравственного самосовершенствования, обуздании своих греховных страстей и т.д. и т.п. На мой взгляд, подавляющая часть из них – просто подвижники, которые жертвуют очень многим во имя спасения православной России. На сегодняшний день никто так много не делает для сохранения духовной жизни в российской провинции, как православные священники. Я отнюдь не склонен слепо поддерживать все инициативы, в том числе и идеологические инициативы руководства нынешней РПЦ. Я не согласен с мнением Патриарха Кирилла, что правда о 1941 годе, о начале войны ведет к национальному нигилизму. Но я не могу не видеть, что на сегодняшний день РПЦ является единственной силой в России, которая всерьез озабочена моральным, духовным здоровьем русской нации.

Надо видеть, отдавать себе отчет, что сейчас спор идет не о роли религии в мировой культуре и не о роли русского православия в формировании духовного облика России. Сейчас спор идет о праве защищать все то, что, к примеру, Александр Невзоров презрительно называет «традициями», о праве защищать жизнь, духовное здоровье нации. Идейный смысл всех названных выше публикаций состоит в том, чтобы дискредитировать, и прежде всего в глазах молодой, образованной России, право оставаться русским, быть патриотом, уважать национальные традиции, веру своих предков. И мне думается, что образованная Россия сегодня недооценивает опасности нового, уже либерального фундаментализма, который преподносится нам как олицетворение цивилизованности и просвещенности. Ведь на самом деле нет никакой разницы между марксистско-ленинской идеологией и той либеральной идеологией, которая присутствует в названных выше статьях. И в первом и во втором случае претензия на переделку того, что либералы сегодня называют русским «ментальным кодом». И нынешние либералы, и большевики прошлого восходят к материализму и атеизму и считают своим главным врагом исходный православный код русского человека. И нынешние либералы, и большевики мечтали о полной и окончательной переделке природы русского человека. Большевики учили русского человека прежде всего ненавидеть, радоваться насилию и убийствам во имя победы пролетариата. Нынешние либералы хотят добиться от русского человека не только того, чтобы он возненавидел РПЦ, но и научился радоваться параду обреченных, т.е. лишенных возможности стать отцом и матерью, порадовать своих родителей внуками, лишенных возможности создать семью. И я, честно говоря, не знаю, что более противоестественно, опасно для судеб России, судеб человечества. Или марксистская проповедь ненависти к отжившим классам, или нынешний либеральный фундаментализм, призывающий ненавидеть все нормальное и естественное. На самом деле наше якобы освобождение от коммунизма не прибавило нашей жизни ни гуманизма, ни даже свободы. Не может быть свободной страна, где вера в Бога, религиозное чувство осуждается как дикость, варварство, как ментальная неполноценность. И я не вижу никакой разницы между марксистскими способами уничтожения жизни и неолиберальными. В первом случае людей убивали в открытую, убивали «бывших» во имя классовой чистоты социалистического общества. А во втором случае убивают не людей, а возможную будущую жизнь во имя душевного комфорта геев и лесбиянок.