Илья Шаблинский
Фото с сайта Президента РФ
В понедельник, 12 ноября 2012 года, глава государства Владимир Путин встречался с членами Совета по правам человека и развитию гражданского общества, который, как известно, был обновлен и расширен. Эта первая встреча дала, думается, поводы поразмыслить над ролью и перспективами совета.
Поразмыслить есть над чем. Ведь фактически фоном деятельности совета является полное доминирование во всех органах законодательной власти одной политической группы. А в законодательстве в последние месяцы прослеживается очевидная тенденция: предельно затруднить критику и оппонирование этой группе. Ее интересы, таким образом, могут определять пределы реализации любых базовых прав и свобод. Свободы слова, к примеру, или права собираться мирно и без оружия. Российское общество при этом остается расколотым на части (о пропорциях которых принято спорить) – на тех, кого такая монополия устраивает, и тех, кто считает ее опасной.
Какую роль в такой ситуации может играть Совет по правам человека, организационно связанный с главой государства, являющимся лидером указанной правящей группы? На этот вопрос есть несколько ответов. Начать можно с самого очевидного. Совет может, как ни крути, играть слабую компенсаторную (менее доброжелательный эксперт скажет «имитирующую») роль в условиях отсутствия реального парламентаризма. То есть будет самим фактом своего существования свидетельствовать о внимании власти к теме прав и свобод при реальном отсутствии такового. Не очень завидная роль, особенно если совет окажется не в состоянии формулировать самостоятельные позиции по вопросам текущего законодательства, текущих покушений на сферу прав и свобод. (Вспомним тут Общественную палату.) Если же окажется в состоянии, то, допускаю, роль его может быть несколько иной.
Там, где не работают представительные органы, могут оказаться полезными органы экспертные. Совет прежнего состава был способен оппонировать власти, если она, по его мнению, вгрызалась, преследуя свой групповой интерес, в область базовых прав и свобод. Правозащитники – члены совета, как известно, адресовали главе государства свои доводы. В последние полгода это не влияло на конечный результат. Но совет заявлял позицию, разворачивал аргументацию, которая становилась частью общественного мнения.
Будет ли это получаться у совета в нынешнем составе? Не знаю. Но думаю, что влияние на общественное мнение – это, увы, и есть та скромная роль, которую любая правозащитная структура, включая и нынешний совет, должна играть в условиях монополии на власть. Причем чем жестче ведет себя группа-монополист, тем важнее функция правозащиты. Лет 30 назад власть стремилась попросту истребить группы, пытавшиеся исполнить эту функцию. Сейчас она стремится лишь ослабить их. Прогресс.
Да, я считаю, что правозащитники должны использовать любую легальную возможность высказать власти свое мнение. Главное – не приспосабливать это мнение под вкусы и настроения власти.
Собственно, только таким образом можно пытаться помочь кому-то, кто нуждается в помощи, или сдвинуть с мертвой точки некое важное начинание – например, общественное телевидение.
В конечном счете такая тактика нацелена на компромисс. И, думаю, обществу, расколотому на части по идейно-политическим и экономическим признакам, он нужен. Но нужен ли он власти, не привыкшей к компромиссам? Большой вопрос. Пока, вероятно, на него придется ответить отрицательно, но этот ответ нужно пояснить.
Чисто внешне сам ход последнего заседания вовсе не свидетельствовал о том, что к оппонентам никто не хотел прислушиваться. Нет, Путин довольно живо и точно реагировал на высказывания гостей, быстро улавливая суть сказанного. Он записывал отдельные положения, возвращаясь к ним при ответах. Он не упускал нить разговора и демонстрировал готовность к диалогу. Он согласился с Еленой Масюк в том, что над последними поправками в УК (расширяющими, в частности, составы таких преступлений, как государственная измена и разглашение государственной тайны) нужно бы еще подумать. Он одобрительно отозвался о возможном введении ответственности за преследование за критику. Он допустил, выслушав Ирину Хакамаду, что нынешняя формулировка состава преступления, связанного с «оскорблением чувств верующих», выглядит расплывчато. И т.д.
Но признаю, у меня возникало ощущение, что глава государства бодро и умело осуществляет немаловажный ритуал, смысл которого состоял вовсе не в том, чтобы идти на уступки. Думаю, это ощущение возникло не только у меня. Оно усилилось, когда мы в очередной раз услышали от президента, что на государственных телеканалах главную роль должно играть государство. Что внешние враждебные силы не должны вмешиваться в наши внутренние дела и «исподтишка нами руководить» с помощью НКО. Что «у них» у самих дела с избирательными правами обстоят не блестяще, но мы ведь в их дела не вмешиваемся. Что-то подобное я слышал в начале 80-х. Тогда примерно эти же доводы использовались властью с одной целью – подавить тех, кто с ней спорил. Куда эта тенденция приведет сегодня – посмотрим.
Кстати, поправки к УК, о которых спрашивала Елена Масюк, вступили в силу. Но она смогла в присутствии президента обратить внимание на то, что главной целью этих изменений Уголовного кодекса может оказаться борьба с неугодными журналистами. Полагаю, она права. И полагаю, что ее выступление было ненапрасным.
