Борис Кагарлицкий Налог на роскошь, введение которого стало одной из самых качественных идей президентской программы Владимира Путина, имеет ценность в первую очередь символическую. Лозунг этот появился еще в XIX веке и для правящих классов того времени стал признаком, что общественное чувство справедливости требует удовлетворения. Сегодня в условиях экономического кризиса на Западе тема налога на роскошь вновь обрела актуальность, поскольку, соглашаясь на его введение, представители элиты демонстрируют стремление к взаимопониманию с общественными низами. Возникает дискуссия, в которой одни доказывают, что много денег этим способом государство все равно не заработает, а другие объясняют, что дело не в доходах правительства, а в том, как распределяются и тратятся доходы населения. Выводом, который каждый раз рано или поздно с неизбежностью следовал из подобных дискуссий, было введение прогрессивного подоходного налога, превращающегося из фискального инструмента правительства в инструмент социальной политики.
Итак, чем же руководствовался Владимир Путин, когда отважился предложить введение налога на роскошь? Популизмом этот шаг, пожалуй, не назовешь – скорее стоит констатировать, что для премьер-министра более важным оказалось мнение большинства населения, чем мнение разного рода элит. Ведь очевидно, что никакому обеспеченному человеку априори не может понравиться предложение платить больше. Даже если он и сознает социальную справедливость этого, даже если и чистосердечно разделяет взгляды кандидата в президенты. Это элементарный инстинкт.
В этой ситуации изрядную адекватность проявил, кстати, РСПП, инициировавший широкомасштабное общественное обсуждение проекта. Начавшаяся дискуссия обнажает куда более общий, а заодно и более острый вопрос – о социальной природе всей существующей налоговой системы. Налог на роскошь, по существу, не более чем очень осторожная попытка скорректировать существующие в ней диспропорции, но нежелание привилегированных слоев идти даже на такие минимальные уступки дает все основания подозревать, что в конечном счете вопрос будет поставлен куда более остро.
В российских условиях существует и дополнительный аргумент, состоящий в том, что значительная часть доходов все равно остается в тени, а потому государство до них в любом случае не дотянется, только заставит еще большую часть доходов уйти в тень. Но тут все зависит от ставки налога: если она не будет чрезмерной, то усложнять себе жизнь созданием новых теневых схем будет просто себе дороже. А теневые доходы все равно у нас никуда не исчезали: с них ни по прогрессивной шкале, ни по нынешней плоской ничего получить не удается. Это уже иная тема, но не исключено, что у Путина очередь дойдет и до нее.
Налог на роскошь, если, конечно, он будет введен грамотно, предполагает попытку добраться до сверхдоходов элиты с другого конца – со стороны потребления. Надо сразу сказать, что финансовые результаты этой попытки будут достаточно скромными, но политические и психологические могут оказаться весьма значительными. Подобная мера имеет смысл именно и только как переходная, когда государство прямо и открыто признает, что налоговая система является не только механизмом, обеспечивающим пополнение бюджета, но и важнейшим инструментом социальной политики, с помощью которого правительство стремится ограничивать в обществе рост неравенства, перераспределять доходы и стимулировать одни виды деятельности, сдерживая развитие других.
Критики нового налога сразу заговорили о том, что он может быть направлен против среднего класса, что им будут обложены квартиры небогатых людей, которые в итоге потеряют жилье. Но международная практика показывает, что, как правило, речь идет о косвенном налоге, который выплачивается при покупке определенного типа товаров, так же как акцизы при покупке алкоголя. Разница лишь в том, что попытка уйти от акцизов сопровождается появлением на рынке паленой водки, а вот появления в автосалонах фальшивых «Майбахов» ожидать вряд ли приходится.
В итоге сегодня, занимая позицию «за» или «против» нового налога, мы с довольно неожиданной подачи Путина, который, по всей видимости, уверен в необходимости изменений, определяемся скорее по вопросу о том, хотим ли мы изменить нынешнее положение дел или нас полностью устраивает тот разрыв между богатыми и бедными, те социальные диспропорции, которые у нас существуют.
Речь по большому счету идет не только о налогах. Принципиальный вопрос состоит в том, кто должен оплачивать выход из экономического кризиса. Налог на роскошь оказывается своего рода политическим сигналом для общества: социальная политика будет меняться.
