Александра Самарина.
Александр Коновалов и Юрий Чайка займутся реформированием ФСИН.
Фото РИА Новости
Президент Дмитрий Медведев вечером в пятницу провел рабочую встречу с генеральным прокурором Юрием Чайкой и министром юстиции Александром Коноваловым. Предметом обсуждения под влиянием трагического случая с адвокатом Сергеем Магницким стали важнейшие вопросы судебной реформы. Речь шла о либерализации всей системы исполнения наказаний. Эксперты «НГ» называют упомянутые в беседе преобразования решением года и предрекают в случае их успеха конец ГУЛАГа.
Стенограмма этой встречи словно стала продолжением недавнего интервью Медведева телеканалам. Глава государства отказался от пассивной роли начальника, выслушивающего обтекаемые доклады подчиненных. Чувствовалось, что президент хорошо знает юридическую сторону вопроса.
Похоже, человеческую тоже. Когда Коновалов сообщил, что только 70% приговоров выносится об изоляции человека от общества в тех случаях, когда человек был арестован до суда, Медведев уточнил: «То есть, иными словами, 30% просто напрасно, что называется, «парятся». По данным Генпрокуратуры, обнародованным Юрием Чайкой на этом же совещании, таких людей в стране оказалось в 2008 году 75 тыс., за 11 месяцев текущего года – 66 тыс.
Эти 30%, по словам Коновалова, люди, арестованные за преступления, не относящиеся к разряду тяжких: бомжи и воры. Медведева такой ответ явно не устраивал, и он снова потребовал уточнения: «Нет-нет, какие это преступления? Экономические преступления?» Здесь проявил активность Чайка: «В том числе!» И Коновалов расширил свой ответ: «Часто экономические преступления...»
Президент на этом не успокоился. Он продолжал уточнять, следуя своей схеме проведения этого мини-расследования: «Почему это происходит?» – «В значительной степени мы сохранили... привычный тренд перестраховки... чтобы обвиняемый был постоянно в распоряжении следствия, дознания, суда».
И снова ответ Коновалова не устроил президента. Медведев договорил за него правду: «Вы не сказали другую вещь: зачастую содержание в следственном изоляторе, то есть арест в качестве меры пресечения до момента постановления приговора, объясняется еще и желанием более активно работать с подозреваемым и обвиняемым – иногда в рамках закона, а иногда в иных рамках». И тогда уже Коновалов развил мысль президента: «К сожалению, это еще и во многих случаях коррупционный фактор».
Далее пошло предметное обсуждение предложений Минюста. Среди которых – расширение практики залога. Диалог Медведева и Коновалова показал, как далека российская практика от западной, знакомой гражданам по зарубежным детективам. Выяснилось, что в России такое право есть только у следователя, ведущего дело. Родственники или поверенные, уверен Коновалов, тоже должны обладать этим правом. Медведев внимательно отнесся и к идее домашнего ареста.
Проект, изменяющий репрессивный характер законодательства по нетяжким статьям, будет внесен сразу после новогодних каникул, уверил главу государства Александр Коновалов.
Между тем проблема настолько остра, что решение ее и даже только подступы к ней выглядят самой серьезной медведевской реформой в уходящем году. «У нас на первом месте стоит авторитет власти, – сказал «НГ» член Московской городской коллегии адвокатов Олег Щербаков. – Если следователь посчитал, что хорошо бы «закрыть» обвиняемого, он так и делает. В результате выпустить его на свободу даже при отсутствии доказательств его вины никто не хочет. На дело смотрят с позиции обвинительного уклона: раз сидит – за дело!» Граждане не доверяют суду. Правосудие, указывает Щербаков, подменяется авторитетом власти: «Например, когда моего подзащитного по делу ЮКОСа как свидетеля вызывали в прокуратуру, я ему сказал: у меня есть сомнения, что он и дальше останется свидетелем. Он разводил руками, удивлялся. Он не видел своей вины, но я прикинул, что если посмотреть на его ситуацию с точки зрения обвинительного уклона, то можно найти и какую-то его причастность... Проходит несколько дней, и он мне звонит: «Я уже на Пикадилли!» Он и сейчас там. И счастлив.
 Страх перед арестом стал политическим инструментом. Фото Александра Шалгина (НГ-фото) |
Представитель правительства в Конституционном, Верховном и Высшем арбитражном судах Михаил Барщевский отмечает: «С момента сталинских времен у нас фактически законсервированы МВД, ФСИН и весьма незначительно реформирована прокуратура. У меня есть твердое убеждение, что Медведев хочет войти в историю как президент, который по крайней мере за первый свой срок в корне модернизировал и осовременил сферу, в наибольшей степени ему знакомую. Вторая задача – это модернизация России, социально-экономически-политический прорыв. В этом вопросе они действуют в тандеме с Путиным, а в первом он действует в одиночку. Не то чтобы Путин был против – он просто не вмешивается. ФСИН – это тема абсолютно серьезная, и сегодня идет подготовка общественного мнения к формулированию конкретного решения».
Глава фонда «Эффективная политика» Глеб Павловский уверен: «Это может быть самое важное и принципиальное решение этого года. Дело в том, что в России арест, лагерь, тюрьма – это моральный и политический фактор». И речь не идет о политических оппозиционерах, подчеркивает эксперт: «В силу народной традиции страх ареста является политическим инструментом. А правоохранительные организации по неизвестной причине считают тебя частью политического процесса».
Лагерь и тюрьма – это «скрытый параметр нашей политики, которого нет, например, в либеральной повестке дня», считает Павловский: «В либеральной повестке дня он появляется только тогда, когда возникает знаковая фигура, такая как Ходорковский. Тогда возникает тезис – надо отпустить такого или таких-то по списку... Эта тема лагеря полностью исчезает из либеральной повестки в начале 90-х, когда она перестала интересовать либералов».
«У нас лагерная система не является несвободой, она является пыткой, – отмечает эксперт. – Она является способом мучения человека. Гражданин находится в агрессивной среде, построенной не по законам РФ и даже не по тюремным законам. Она построена по законам стаи, может быть, даже крысиной – с властью сильных хищников. Это страшная система, и нахождение в ней не предусмотрено Конституцией». Именно борьбу с ней, считает эксперт, Медведев имел в виду, когда говорил, что модернизация не будет репрессивной: «Такой институт страха, как наш ГУЛАГ, будет удален от влияния на политический процесс. И очень важно, что это не осталось заявлением – блокировка снимается уже в этом году. Более сильного сигнала послать нельзя. Освобождение того или иного человека может быть полезно, может быть спорно, но оно не является таким сильным сигналом, как удаление ГУЛАГа из политической жизни».
В начале 90-х, вспоминает Павловский, было колоссальной ошибкой, «что мы пропустили вот этот комплекс милиция–лагерь–прокуратура, просто потеряв к нему интерес»: «Она и политизирована, с одной стороны, и коммерционализирована, включена в рыночную экономику. Силовые ведомства превратились в какой-то суперинститут нашей политики и нашего рынка. Без демонтажа этого института абсолютно невозможна никакая модернизация».
