Трудное признание вины

В интервью «НГ» профессор, доктор исторических наук Инесса Яжборовская объясняет, чего на самом деле добивается от России польская сторона, с которой установлена договоренность об обмене секретными документами по катынской проблеме.

– Инесса Сергеевна, о каких секретных документах говорил в Польше Владимир Путин? Разве они до сих пор, несмотря на публикации в прессе и научные труды, не доступны польской стороне?

– В 90-е годы многое, что было в распоряжении следственной группы Главной военной прокуратуры, было засекречено и передано полякам. Потом работу межведомственной комиссии засекретила наша власть. Замечу: наши материалы передавались, публиковались, вошли в четырехтомный сборник документов «Катынь». Это совместное российско-польское издание. А когда в 2004 году стали закрывать дело, тогда закрыли и материалы, и постановление о завершении дела. Вновь засекретили архивные материалы, материалы ведомства Главного управления по делам военнопленных. И сегодня Главная военная прокуратура не вольна документы рассекречивать, поскольку на это у нас есть специальная комиссия.

– Кто в ней состоит?

– Представители шести ведомств, в основном – силовых структур. Когда поляки на днях обратились к нам с просьбой дать им материалы, Юрий Ушаков сказал, что Путин не волен это решать... Сейчас премьер Путин повернул дело так: будем действовать по существующим правилам, и вы – нам, а мы – вам. Но мы явно намерены это дело оттягивать. Потому что на самом деле они ставили вопрос о предоставлении списка персональных данных на участников расстрелов, на палачей. В этом году «Катынские тетради» опубликовали материал Никиты Петрова, в котором он привел список 125 расстрельщиков и руководителей этого процесса, даже с фотографиями. Это все уже было опубликовано.

– Если это опубликовано, чего на самом деле хотят от нас поляки?

– Главная проблема состоит в том, чтобы наша сторона четко огласила виновных в принятии решения и расстрелах при закрытии этого дела. У нас всегда применялась формула – превышение должностных полномочий. Эти формулы распространены и на тех, о ком должна идти речь сейчас, о тех, кто приказывал. Но в решении о прекращении дела не учтен коронный документ – постановление от 5 марта 1940 года Политбюро, где Сталин поставил свою подпись «за» расстрел. Члены Политбюро это подписали – а там говорилось, чтобы без суда и следствия поляков расстрелять. Именно потому, что непонятно, что с этим документом делать, все это засекретили. И по этой же причине засекретили постановление о прекращении дела. В основе его оказалось положение о том, что это сделали, видимо, бериевские подручные. На этом уровне власти хотели все оставить, говоря при этом, что нарушения допустили военнослужащие. Фишка в том, что мы не хотим назвать виновных в этих расстрелах.

– Есть еще одна сторона совместных обсуждений – судебные дела жертв...

– Родственники хотели получить реабилитацию и вывезти прах, но получили отказ: дескать, по нашему законодательству обращаться с такими просьбами может только сам пострадавший. Кто? Убитый, закопанный, разложившийся? Мы полякам ничего не отдали, мы лишили родственников казненных права получать реабилитацию. Начались судебные процессы в Хамовническом суде, по месту пребывания военной прокуратуры. Там полякам сначала сказали: пусть они докажут, что они действительно родственники расстрелянных. И что расстрелянные на самом деле были расстреляны. Тех, кто это говорил, дырки от пуль в черепах не убеждали. И родственники передали документы в Страсбург. Там часть этих дел приняли к рассмотрению. Процесс может длиться еще лет пять.