Первая десятилетка Владимира Путина

Популярности Владимира Путина кризис не страшен.
Фото Бориса Бабанова (НГ-фото)

9 августа 1999 года пост премьер-министра России занял Владимир Путин. Тогда никто не предполагал, что новый председатель правительства, вскоре перебравшийся в президентское кресло, приобретет гигантский авторитет в стране и за рубежом, а рейтинг его не сможет поколебать даже экономический кризис. Феномен Путина, который изучают крупнейшие исследователи, во многом основан на двух вещах: совпадении благоприятной исторической конъюнктуры и исключительной интуиции, позволяющей премьеру предельно точно попадать в настроения электората. Между тем эксперты отмечают и слабые стороны сложившейся за десять лет системы.

Между тем имидж премьера призван это обстоятельство даже не завуалировать, а уничтожить. Путин имеет несомненный талант в любой ситуации выглядеть непосредственно, сыпать экспромтами, шутками на грани фола и анекдота, рождать трогательные сцены общения с народом так, как не сыграет ни один актер. Чего стоит недавний эпизод с мальчиком-чабаном, которому он подарил часы, сняв с руки. Путин постоянно напоминает, что он по-прежнему в седле – в прямом и переносном смысле слова. Он не устает демонстрировать прекрасную физическую форму. А также желание приблизиться к людям. Если он общается с молодежью на Селигере, то делает это не виртуально, а лично. Если ловит рыбу, то повторяет самую удачную находку прошлого года, обнажая торс.

Между тем, по данным экспертов «НГ», в стране произошли при Путине серьезные изменения в элитах. И это были перемены именно эволюционного характера. «Это все-таки не была революция, – подчеркивает глава Центра изучения элит Института социологии РАН Ольга Крыштановская, – это не были посадки и какие-то массовые изгнания». Уже в первые два года в стране, по подсчетам собеседницы «НГ», произошло обновление высшего эшелона власти на 25% – и «сделано это было предельно деликатно». Самое заметное связано, на ее взгляд, с продвижением в первый ряд управленцев силовиков. Ситуация понятна, поясняет Крыштановская: задачей Путина было наведение порядка в стране. Однако для самих силовиков, замечает эксперт, новые управленческие задачи оказались достаточно сложными: «Они вышли из зоны, где всегда были сильны, в социально-политическую, культурную и экономическую области. То есть туда, где они не были специалистами. Но для самих силовиков это был стресс. Им пришлось срочно учиться чему-то. И самому Путину пришлось много учиться». В результате, считает Крыштановская, силовики «почувствовали себя этакими мессиями, спасителями, настоящими патриотами, на которых страна возложила особую ответственность. Это было, наверное, самое существенное изменение в элите, которое произошло при Путине».

Премьер, отмечает эксперт, является носителем новой идеологии, некоего сплава левых и правых постулатов, и в этом суть его феномена: «Он первый неоконсерватор, он нащупал свой собственный стиль и в политике, и в экономике. При нем ельцинская олигархия или исчезла, или перестроилась, стала более скромной, скрытной. Но, конечно, возникли новые группы интересов, возникли госкорпорации – это новая элита Путина. Это не просто чиновники. Его опора – не просто бюрократия, не просто силовики. Это еще и часть крупной буржуазии, которая возникла благодаря его усилиям по укреплению госсектора в экономике».

На Путина, указывает член научного совета Московского центра Карнеги Николай Петров, сыграла внутренняя и внешняя конъюнктура конца 90-х годов. Тогда резко пошли вверх цены на металлы и энергоносители, и Россия-экспортер оказалась в выигрыше. Внутри страны сказались положительные последствия дефолта после кризиса 1998 года. Однако при этом, замечает эксперт, сразу проявилось отсутствие сдержек и противовесов – «институтов, которые силу и энергию Путина могли бы каким-то образом ограничивать или куда-то направлять: Путин слишком быстро прошел путь от руководителя ведомства до президента страны, что породило некое подобие кессонной болезни».

Сказался на политике Путина и огромный рост его популярности на рубеже 1999–2000-х годов, задавивший в нем, по словам эксперта, «возможность проводить рискованные реформы, делать решительные шаги и рисковать той огромной популярностью, которая у него была». Петров делит 10 лет Путина на два периода: «Его первый президентский срок был относительно успешным, потому тогда еще не была построена система, возникшая к концу этого срока и которая уже блокировала все импульсы развития. Тогда был осуществлен целый ряд реформ, система была относительно открытой. Глава государства был активен, предпринимал усилия в разных направлениях. Главной идеей второго срока Путина стало стремление сохранить свою власть или передать ее таким образом, чтобы остаться у власти».

Эта ситуация, считает Петров, сыграла злую шутку с Путиным: «Он хотел стать декоративным премьером в смысле текущей работы, который будет распределять деньги в условиях колоссального финансового благополучия. А получилось наоборот. Вместо декоративной роли сейчас приходится играть очень серьезную и важную функциональную роль, к которой он не готовился и которая его обременяет. И сейчас в конечном счете определяется то место в истории, которое Путин займет: вопрос этот открыт».

Коллега Николая Петрова по Центру Карнеги Алексей Малашенко считает, что Путину повезло: «Во-первых, ему досталась Россия после кризиса. Во-вторых, ему досталась агония сепаратизма, несмотря на 1999 год. А дальше идут вещи, которые он сделал лично, – жесткая централизация власти, явная тенденция к унитаризму... Мы опять постепенно превратились в государство-миф. В частности, был создан миф об энергетической державе, от которого пришлось потом отказываться. Был создан миф о суверенной демократии. В итоге мы получили централизованную власть, в которой политические институты и партии не имеют не только решающего значения, это вообще что-то подсобное».