Артем Мальгин
Война на Кавказе подтолкнула Россию к новым идеям.
Фото Юрия Тутова
Интрига, возникшая ушедшим летом в связи с предложением президента Дмитрия Медведева заключить некий новый всеобъемлющий договор о европейской безопасности, все меньше остается интригой и все больше приобретает вполне конвенциональные черты серьезного внешнеполитического предложения. Именно так могут быть расшифрованы известные пять президентских принципов, прозвучавшие в Эвиане, и три премьерских «не». Все эти заявления, если отбросить их эмоциональный фон, звучат вполне в русле традиционной европейской политики и все больше напоминают риторику времен становления Хельсинкского процесса или его обновления, связанного с Парижской хартией и подписанием изначальной версии ДОВСЕ.
Действительно, если посмотреть на суть российских предложений, то, к счастью (хоть в чем-то должна быть стабильность!), они не просто не ломают сложившийся европейский статус-кво, но возвращают нас к его базовым принципам образца 1972–1975 годов.
Сейчас Россия в силу всем известных обстоятельств находится в несбалансированных отношениях со своими европейскими партнерами, это касается как двусторонних отношений, так и взаимодействия с многосторонними институтами. Политический спектр колебаний здесь чрезвычайно широк – от дружественных до более чем проблемных, сдобренных низкопробной пропагандой.
У России, как это ни прискорбно, сейчас нет общего сценария подхода к европейским делам, а таковой нужен как минимум для концептуальной и политико-психологической комфортности. Наверное, при попытках если не родить, то зачать такой сценарий мы сейчас и присутствуем.
Анализируя суть предложения двух руководителей нашей страны, складывается впечатление о существовании серьезного намерения вернуть к жизни некий общеевропейский политический процесс, который дал бы если не юридически обязывающие, то зафиксированные на бумаге результаты и договоренности.
Исходя из оговорок, что этот процесс не отрицает наличия ОБСЕ, а ОБСЕ и так уже максимально всеобъемлюща, можно сделать вывод, что происходит попытка пророссийской реактивации и корректировки деятельности этой организации. Известно, что после Стамбульского саммита 1999 года и принятия последнего консенсусного документа на высшем уровне – Хартии европейской безопасности – прошло уже девять лет. Старый политический консенсус исчерпал себя, а поводов и возможностей найти новый не было. В этом разрезе российские предложения могут быть приемлемы для всех других партнеров по континенту.
Несмотря на формальную независимость друг от друга ОБСЕ и ДОВСЕ, их связывают многочисленные идейные и исторические узы, будь то меры доверия или фактически идентичный состав участников. При этом в отличие от ОБСЕ, которая далека от пророссийских сантиментов, но тем не менее нашла свое место в системе европейской политической архитектуры, ДОВСЕ фактически ушел из поля реальной политики и безопасности. Рваные отношения России и НАТО, равно как и эфемерная военная мощь ЕС, создают для Москвы состояние вакуума в военно-политическом сегменте отношений с Европой. Тем более что этот вакуум склонен к заполнению различными авантюрами, подобными размещению элементов американской ПРО.
Последние российские предложения, если они будут приняты и разработаны в их изначальной парадигме, ведут к более тесному симбиозу ОБСЕ и ДОВСЕ (или его наследника). Наверное, это логично.
Есть и еще один момент, который имплицитно угадывался в летних предложениях Медведева и все больше становится насущной задачей в период после августовской войны в Закавказье. Речь идет об обновлении принципов и общепризнаваемой практики миротворчества и миростроительства в конфликтных зонах. Как сформулировать эти принципы, какую практику считать приемлемой? Пока неясно, но, думается, велика вероятность услышать эти соображения от российских руководителей.
Сейчас трудно понять логику появления самой идеи нового европейского механизма в сфере безопасности, является ли это частью продуманной официальной стратегии или стратегия стала складываться из удачных экспромтов. Впрочем, это не важно, важно то, что реально намечены российские подходы к «собиранию» и концептуализации российской политики в Европе и европейских политических процессов в целом. Это тем более замечательно, что на фоне общемировой экономической нестабильности одно из международных полей России будет приобретать должную устойчивость.
Каналами продвижения новых инициатив Москвы могли бы стать как наши возобновляемые регулярные переговоры с ЕС, так и двусторонние отношения с европейскими столицами и с Вашингтоном. На американском направлении действительно открывается новое окно возможностей, и нельзя исключать того, что Барак Обама не захочет повторить былых американских успехов в деле построения европейской безопасности.
С некоторой долей самонадеянности можно предположить, что российские инициативы вдобавок к своему новаторскому духу и старому опыту приобретут конкретные очертания и, возможно, будут представлены столь долго не собиравшемуся саммиту ОБСЕ.
