Екатерина Барабаш Фестивальный сезон близится к завершению. Из крупных международных кинофорумов остался Сан-Себастьян в октябре – и можно говорить о зимней передышке фестивальной круговерти.
Всякий крупный фестиваль – это не только новое кино, а среди прочего и такое, которое в отечественный прокат никогда не выйдет. Это еще и возможность сложить картину современного мира из кусочков, как дети складывают мозаику. Совершенно разные по жанру, по темпераменту, по важности затрагиваемых проблем, фестивальные фильмы на 10 дней становятся маленькой моделью мира.
Минувший Венецианский фестиваль продемонстрировал довольно печальный факт (а может, ничего печального в нем и нет?): национальное кино умерло. Именно национальное, а не делающееся на деньги определенной страны, в этой стране, с актерами этой страны. Сейчас можно говорить о том, что феномены национальных кинематографов стали частью истории. Кого мы имеем в виду, говоря про великое итальянское кино? Вероятно, Феллини, Росселлини, Висконти... Кто олицетворяет для большинства французский кинематограф? Годар, Шаброль, Трюффо... Относительно недавно родившаяся и уже увядшая мода на китайское кино сделала популярными такие имена, как Чен Кайге, Чжан Имоу, Ло Е... И совсем уж недавно сверкнуло кино датское – благодаря неутомимому фантазеру Ларсу фон Триеру и его художественному манифесту «Догма».
Итальянские неореалисты вывели кино на улицу, определив новое направление в кинематографе. Чуть позже французы вдохнули в кино новое, легкое дыхание, дав рождение «новой волне». В течение десятилетий более или менее грамотный по части кино человек мог отличать национальные кинематографы по их сложившимся характерным темпераментам, ритму, отношению к той или иной проблеме.
Глобализация пришла и в кино. На последней Мостре за Италию в конкурсе выступал недавний турок Ферзан Озпетек. В его руках фильм «Прекрасный день» забушевал азиатскими страстями, по сравнению с которыми любой итальянский дворик покажется приютом глухонемых. Китаец Ю Лик-Вай снял фильм, представлявший Бразилию, – «Пластик-сити», в котором показал безвозвратное и враждебное смешение разных культур. От Франции на остров Лидо приехали немец Вернер Шройтер («Этой ночью»), алжирец Тариг Текийя («Внутренняя страна») и немец из Тегерана Барбет Шредер («Тварь в тени»). Практически все они затрагивают проблемы, связанные с освоением человеком новых и новых пространств, новых культур, с адаптацией целых народов в новой среде. Чаще всего герои фильмов оказываются в новой среде в результате эмиграции, и, как правило, результатом становится невозможность разным культурам найти общий язык.
Это уже другой вопрос – хороши или нет эти фильмы. Многие, бесспорно, даже очень хороши. Один из самых ныне популярных в мире молодых режиссеров Фатих Акин, выходец из Турции, живущий и снимающий в Германии, одну за другой посвящает свои работы проблемам бывших соотечественников. За фильм «Головой о стену» три года назад Акин получил берлинского «Золотого медведя». Интерес к проблемам, связанным с взаимодействием Азии и Европы, не всегда удачного, виден не только у молодых европейских режиссеров – выходцев из азиатских стран. В том же году живой классик австриец Михаэль Ханеке получил сразу три награды Каннского фестиваля (в том числе и за режиссуру) за фильм «Скрытое», в котором давние отношения главного героя с мигрантом-алжирцем через много лет отзываются трагедией.
Один из результатов глобализации – исчезновение примет. Если говорить об этом в применении к кино, то теперь трудно ответить на вопрос: «За что вы любите (или не любите) итальянское кино?» Для начала надо выяснить, что это такое и существует ли вообще как феномен.
