Григорий Заславский Кажется, год тому назад вышла книга, которая называлась «Весь Евтушенко». Вышла – как будто в насмешку над Евтушенко, который, как говорится, ни в какие рамки... И не только потому, что поэт в России – больше, чем поэт. Не знаю, кого еще имел в виду Евгений Александрович, когда писал эту строчку, – ясно, что в первую очередь это было отвоевывание собственного права на прилегающие и даже не сопредельные территории. Он и поэт, и писатель, и кинорежиссер, а еще, наверное, и на дуде игрец. Ему все интересно, до сих пор интересно, хотя сегодня ему исполняется 75 лет.
Буквально на днях я встретил его. Спросил, чувствует ли он свой возраст. Нет, говорит, могу и сегодня сказать – иду красивый, двадцатидвухлетний, как написал о себе когда-то Маяковский. В кепке, в рубашке умопомрачительной расцветки, он ездит, выступает, пишет, читает. Про Сталина написал, про его наследников – тоже, про Хрущева, про Горбачева, про Ельцина, памяти Ельцина, про Путина (кажется, только прозой)... Про Медведева – не написал пока ничего. Можно надо всем этим иронизировать. Но ведь за всем этим, вместе с этим – еще и телеграмма в ЦК КПСС против ввода танков в Прагу, против суда над Синявским и Даниэлем, травли Солженицына, потом посылал телеграмму Брежневу против депортации Солженицына, слал телеграммы и письма уже не против, а за – генерала Григоренко, Горбаневскую, Крахмальникову и т.д.
Его, как Некрасова, как Маяковского, можно, наверное, поделить и издавать, как случалось при советской власти, по отдельности – гражданскую лирику и любовную лирику. Хотя, как у Маяковского, у Евтушенко политические деятели присоседивались сбоку, проникали во все его любови и увлечения. С Маяковским они идут, как говорится, рука об руку: сегодня 75 лет Евтушенко, завтра – 115 лет со дня рождения Маяковского.
Евтушенко очень часто становился объектом иронии: мол, писал и каялся, писал и каялся... И Бродский, как известно, не оценил заступничества Евтушенко, ввел в историю свое знаменитое бонмо: если Евтушенко против колхозов, тогда я – за... Еще его называли придворным оппозиционером, и для этого кое-какие основания имелись: сколько бы ни протестовал Евтушенко, ему все равно позволяли выезжать на Запад, где он, как и в СССР, собирал многотысячные залы и читал свои стихи – в Европе, в Латинской Америке, везде... А куда-то, наоборот, не пускали. В Чехословакию – не пускали. Он не боялся выступить невпопад, скорее, наоборот, искал приключения, когда – понадеявшись? – пытался похоронить Сталина навсегда. Когда – уже снова не в такт и не в лад – написал: «Я всем антисемитам – как еврей, и потому я – настоящий русский». Написал, когда паспортистки, проникаясь добрыми чувствами, сами предлагали евреям записать их русскими...
Десятки анекдотов, в одних он – герой, сам участник, в других высмеивается Евтушенко. В этом смысле с кем его сравнить? С Пушкиным разве что.
Его исключили из Литинститута за поддержку «осужденного» романа Дудинцева «Не хлебом единым», он сам демонстративно прогулял собрание, на котором исключали из Союза писателей Пастернака. Пробовался на роль Христа у Пазолини и на роль Сирано – в так и не снятой картине Эльдара Рязанова. Сыграл Циолковского, в котором мотивы Христа, мне кажется, чувствуются.
У Евтушенко очень много хороших стихов. Про любовь, в том числе – про любовь к Белле Ахмадулиной, которая была его женой. Про его романы – благодаря стихам – известно всё, но не так много, как, например, рассказал о своих Юрий Нагибин. А Евтушенко писал и рассказывал вроде бы подробно, но – бесконечно восхищаясь своими избранницами. Старомодно, наверное. Но ведь замечательно. Так и должен поэт. Евтушенко всю жизнь живет как поэт – в метаниях, в исканиях, в романах. Эх, – «Танки идут по Праге/ в закатной крови рассвета./ Танки идут по правде,/ которая не газета./ ┘Пусть надо мной – без рыданий –/ просто напишут, по правде:/ Русский писатель. Раздавлен/ русскими танками в Праге».
Пять лет назад, приветствуя 70-летие поэта, Виктория Шохина написала о нем: «Евтушенко не зря называл себя коммунистом. Он и был идейным коммунистом, без партбилета в кармане. Чистота и возвышенность его коммунизма особенно пугала партийных чиновников. Чиновники боялись идейных коммунистов, убежденных леваков, куда больше, чем убежденных антикоммунистов. Потому что сами партийные чиновники не верили ни во что – ни в коммунизм, ни в чох, ни в революцию, ни в героев. И плевать хотели на все коммунистические идеалы, вместе взятые. Достаточно было увидеть, как тупо и бездарно разевались их пасти на партийном съезде при обязательном исполнении «Интернационала», чтобы понять: музыка революции не для них.
Евтушенко же эту музыку слышал, как Блок. И верил в нее. Оттого и свои стихи о коммунизме парадоксально отважно называл «интимной лирикой», а Ленина – своим «самым интимным другом». «Если мы коммунизм построить хотим,/ трепачи на трибунах не требуются./ Коммунизм для меня –/ самый высший интим,/ а о самом интимном –/ не треплются». Для партийных чиновников это было слишком!.. Да, Евтушенко всегда был «левым». Но самое интересное, что таким он и остался. О чем свидетельствует берущее за душу «Прощанье с красным флагом». Или вот это: «То, что кровью написано,/ не стоит потом переписывать набело./ Никому еще это не помогло./ Я – последний поэт коммунизма,/ которого не было/ и, наверное,/ быть не могло». И это выгодно отличает от другого шестидесятника, который когда-то тоже пел про комиссаров, а потом объявил, что был «красным фашистом»... Считайте его коммунистом. И не плюйте ему вслед за это. Его душа чиста, как у Павки Корчагина, доживи тот до семидесяти».
С днем рождения, команданте!
