Михаил Виноградов Вердикт Конституционного суда, подтвердивший введение минимальной планки численности политических партий в 50 тысяч членов, окончательно оформил переход к малопартийной системе.
Идея «укрупнения» партий была выдвинута еще во время первого президентского срока Владимира Путина – практически одновременно с проектом укрупнения регионов. Однако первые попытки создать мощные политические партии завершились неудачей. Вместо этого полным ходом пошел процесс создания мелких провластных партий (партии Миронова, Райкова, Селезнева и т.п.).
Вторая – более успешная – попытка реализовать партийную реформу – произошла в 2004–2006 годах. Ее инструментами стали введение законодательных ограничений, призванных выдавить с политической арены малые партии, а также стимулирование к созданию крупных партий путем объединения нескольких средних (самый известный проект – «Справедливая Россия»). Но результаты реформы не привели к появлению в России сильных партий. Одной из причин этого была вызывавшая множество нареканий процедура самой реформы. Роспуск одних партий выглядел небесспорно и сопровождался скандалами. В то же время мало кому известные структуры вроде партии Сажи Умалатовой умудрялись сохранять прежний статус. Партиями остались и несколько фактически «законсервированных» организаций, самоустраняющихся от участия в избирательных кампаниях (например, Аграрная партия).
Решение Конституционного суда может стать импульсом к новому этапу партийной реформы – «укрупнению снизу». Задача набрать в свои ряды 50 тысяч членов непроста как из-за больших организационных издержек, так и вследствие существующего в обществе предубеждения к институту партий как таковых. Существовавший в советские времена стереотип о том, что «вторую партию нам не прокормить», усилился общим разочарованием в политике, а также опытом последних 15 лет, когда партии оказывались не способны всерьез влиять на работу исполнительной власти. В лучшем случае они существовали автономно от реального процесса принятия решений, а в худшем – занимались повышением капитализации собственного бренда. Не случайно такое раздражение вызывала идея парламентской республики (откуда бы она ни исходила) – ведь парламентские кризисы в странах СНГ и Восточной Европы вызывали и у рядовых граждан России, и у элит непонимание и ощущение «карнавальности».
В то же время отсутствие сильных партий не могло не ослаблять общеполитическую систему. Эффективность властной вертикали небезгранична, а ее возможности по выдвижению новых идей и концепций, аудиту работы региональных органов власти, налаживанию диалога с гражданами весьма скромны. Появление же сильных политических корпораций, опирающихся на широкую сеть партийных активистов, спонсорскую поддержку, фракции в региональных парламентах – это хороший способ стимулировать борьбу идей, проектов, программ, «теневых кабинетов», являющуюся неотъемлемым элементом конкурентной политики.
Цифру в 50 тысяч членов нельзя назвать недостижимой ни для коммунистов, ни для правых, ни для яблочников – их потенциальная база достаточно широка и дает достаточный запас прочности, не позволяющий Минюсту превращать проверку численности партии в «нулевой тур» выборов. Остаются и еще не заполненные ниши, вокруг которых возможно образование новых партий – поддержка малого и среднего бизнеса, защита интересов регионов, экология и т.п.). Вопрос в том, окажутся ли готовы к новой роли сами партии. В их пользу говорит объективно назревшая потребность в кадровом обновлении органов власти и предъявлении новых концептуальных подходов по модернизации экономики, социальной сферы, системы госуправления. Против этого – существующий в обществе скептицизм по поводу института партий и колоссальная инерция, характерная для любого партийного аппарата.
