Профессия – изгой

Шок. Убита Анна Политковская. Убита женщина. Убит журналист. Да по большому счету – просто убит человек. Даже в стране, где счет убийствам ежегодно идет на тысячи, каждое из них – шок. Для одного человека. Для нескольких. Или, как сейчас – для всей страны. По крайней мере, кажется, что должно быть так.

И неважно, какая версия этого чудовищного преступления найдет в конце концов подтверждение, кто будет (или не будет) в нем обвинен и осужден. Утверждение, что смерть Анны Политковской – удар по и без того немногочисленной независимой журналистике, совершенно справедливо без всяких оглядок на версии. Потому что 7 октября 2006 года как никогда прежде стало ясно, насколько беззащитны те, кто пытается писать, снимать и говорить так, как они сами считают нужным.

Несмотря на все разговоры о корпоративной солидарности, такие журналисты обречены быть одиночками. «Плохо одному, один не воин» – вырванные из политического контекста, эти слова Маяковского очень точно отражают эту ситуацию.

Грандиозная зачистка медийного пространства, сопровождающая построение вертикали власти, привела к итогу, который вряд ли просчитывался и уж тем более вряд ли был запланирован. Оставив для демонстрации западному обществу островки свободы слова, организаторы зачистки фактически обрекли их обитателей на медленное, но верное исчезновение.

Кто такой независимый журналист – для чиновника или большинства наших сограждан? Одиночка. Изгой. На кого может рассчитывать изгой? Только на себя. Даже на таких же изгоев – вряд ли: у каждого такой ком проблем, что хватило бы сил со своими разобраться.

У изгоя есть два пути. Первый – продолжать делать то и так, как он делает. Постепенно усугубляя и усугубляя свою отчужденность и незащищенность. Второй – влиться в уютное сообщество пишущих и говорящих то, чего от них ждут. Обеспечить свою безопасность, обрести уверенность в завтрашнем дне, стать «одним из». Этот путь диктуется банальным механизмом самосохранения.

Когда заходит речь о внутреннем цензоре – это тоже механизм самосохранения. Неважно, что сохранять – жизнь, душевное здоровье, стабильность существования. В природе индивид, не подчиняющийся инстинкту самосохранения, – не только почти невероятное явление, но и обязательно изгой. Похоже, в современной отечественной журналистике – то же самое.

Есть еще один горький вывод из субботней трагедии на Лесной улице. Похоже, пресловутая вертикаль власти, ради которой журналистика на всю катушку включила свой механизм самосохранения, просто не способна контролировать ситуацию. И просто теряется, когда случается нечто подобное. Иначе трудно объяснить молчание всех – подчеркиваю, всех! – ветвей власти и в субботу вечером, и вчера утром. Нечего сказать тому, кто не понимает, почему и как это случилось. А не понимает тот, кто не контролирует события.

И лишним тому подтверждением, как ни чудовищно выглядит сейчас это сравнение, стала общероссийская кампания против выходцев из Грузии. Они тоже оказались в положении изгоев – и на местах тут же, не дожидаясь прямого указания свыше, а почуяв, куда ветер дует, – с удвоенной силой бросились бороться и искать. Так, как могут. Так, как привыкли. Так, как подсказывает примитивная природная логика: изгой – значит, никому не нужный. Опасный, но беззащитный – такой вот удобный парадокс. Причем опасность – зачастую гипотетическая, умозрительная, зато беззащитность – самая что ни на есть реальная.

Можно спорить о том, насколько далеко увела человека от животного мира социализированность. Но иной раз, как сейчас, кажется – флер это, самообман. Когда припрет – нетрудно отказаться от него. И действовать так, как подсказывают инстинкты. Те, кто этого не делает, – изгои. Или, если называть вещи своими именами, – настоящие люди. Которым очень трудно выжить в джунглях.