Мир вертикальных империй

Пятнадцать лет поклонники глобализации не уставали восторженно-нервозно возглашать: «Национальным государствам пришел конец!» «Всемирное братство гражданского общества», – волновались американские либералы. Или уж по крайней мере «глобальная демократическая империя», – ревниво поправляли их соперники-консерваторы. Примерно таким рисовался теоретикам проект «мировой политической системы» XXI века» в конце века прошлого. Реальная глобализация оказалась «злей», многократно сложней и непредсказуемей.

Во-первых, «устаревание суверенитета», в том упрощенном виде, каким оно рисовалось либеральным авторам, оказалось локальным явлением. Фактически этот тезис оказался работающим главным образом применительно к странам Евросоюза, сознательно вступившим на путь самоограничения своей самостоятельности, а также наиболее слабым, как правило, небольшим государствам из породы «несостоявшихся» и «распадающихся». Надо отметить, что в 1990-х годах немало зарубежных и российских ученых рассматривало и нашу страну в ряду последних.

Но как бы то ни было, реальность минувших полутора десятилетий показала, что большинство стран – начиная с США и заканчивая, например, малыми и средними странами в ближайшем окружении России – развиваются вопреки гипотезе-концепции устаревания суверенитета. Они всеми силами стремятся свой суверенитет сохранить, укрепить и – при наличии ресурсов – расширить сферу его исключительной компетенции. В этом смысле Индия, Австралия, Россия, США и, скажем, Казахстан или Китай и ЮАР друг на друга очень похожи при всей несоизмеримости их возможностей.

Во-вторых, глобализация на деле оказалась не «продажной девкой» Запада, а комплексным и крайне противоречивым процессом, способным создавать серьезные угрозы как раз для тех стран, которые изначально наиболее радостно ее приветствовали. Всемирный сетевой терроризм, «избравший» себе в качестве главного врага Соединенные Штаты, – «родное дитя» глобализации. Он не мог возникнуть и проявить свою эффективность с такой силой вне современного контекста всемирных экономико-финансовых, политико-идеологических и информационно-технических процессов.

В-третьих, что любопытней всего, глобализация, возбудив в мире невиданные перетоки людских миграций, затронула этно-социальную структуру абсолютно всех стран мира, но наиболее непредвиденным образом последствия этого процесса обнаружили себя как раз в той группе государств, которые рассчитывали поставить глобализацию себе на службу. После веков торжества в Европе национальных государств на смену им стало приходить не однородное наднациональное и надэтничное системное единство европейцев в рамках ЕС, а сложный и внутренне крайне разнородный и несплоченный европо-азиатский многоэтничный конгломерат. Несомненно, что «Европа наций», сложившаяся в XIX веке и существовавшая в XX, закончилась. Но то, что складывается на ее месте, походит не на европейскую супернацию, а на совокупность «вертикальных империй» – Французской, Германской, Голландской, Британской, Бельгийской и несколько совсем маленьких скандинаво-балтийских.

Старые империи были горизонтальными. Они представляли собой разноэтничные конгломераты, политически и географически соединенные вокруг какого-то одного или двух численно доминирующих этносов. В России – вокруг русских, Австро-Венгрии – австрийских немцев и венгров, Франции – французов и так далее. Нынешние вертикальные империи – явление особое. Они исподволь, незаметно сложились во второй половине ХХ века внутри более или менее этнически однородных государств за счет массового притока иммигрантов из самых разных, но в основном бедных и отстающих стран. Францию наводнили выходцы из Черной Африки и арабских государств Магриба. Германию – искавшие работу турки. Британию – мусульмане Пакистана, выходцы из Индии и стран бывшего Британского Содружества. В 1970-х годах повсеместно в Западной Европе возникали многочисленные арабские, афганские, турецкие общины и сообщества выходцев из Африки. Париж сегодня в этническом отношении такой же «неевропейский» город, как Москва и Нью-Йорк. «Имперский тип» этнической структуры становится характерным для Амстердама, Лондона, Брюсселя, Копенгагена, Вены, не говоря о курьезных примерах «городских империй» Таллина и Риги. Типичными вертикальными империями давно стали все сколько-нибудь крупные городские сообщества Соединенных Штатов. Белые потомки европейцев преобладают только в американской глубинке – она-то и исполняет в США роль консервирующего ядра, присутствие которого замедляет, но не блокирует распространение процесса формирования «вертикальной империи» в этой стране.

Мы привыкли ругать империи. Сегодня жизнь заставляет видеть в империях не столько символы угнетения, сколько определенный тип политической организации многоэтничных пространств. Причем сегодняшний «возврат к империям» – никак нельзя объяснить просто злыми умыслами элит и правительств. Возникновение вертикальных неоимперий – органичный продукт глобализации и, по-видимому, неотъемлемая черта современного этапа трансформации мира.

В мировой политике нарастает своего рода глобальный этнополитический кризис. Он связан со старой моделью отношений между этносами, с одной стороны, и наших устоявшихся представлений о том, какими эти отношения должны быть в норме, – с другой. Это не значит, что мы накануне очередной вселенской схватки или революции. Это указывает на необходимость понять объективную основу происходящего и найти политические пути обуздания тех противоречий, которые оно в себе содержит. Расизм и фашизм в России – знаки нашей неспособности пока что с этой задачей справиться. Между тем надо научиться жить в условиях современной сложной многоэтничности – в том числе честно, но трезво и без истории переосмысливая все плохое и ценное, что было и есть в опыте империй «старых».