Анастасия Корня Госдума может вернуться к вопросу об отмене моратория на смертную казнь, об этом предупредил на днях председатель думского комитета по безопасности Владимир Васильев. Если это и произойдет, то будет сделано ради одного человека – Нурпаши Кулаева, единственного оставшегося в живых террориста, участвовавшего в захвате заложников в Беслане. Вопрос о каре, достойной столь страшного злодеяния, явно перешел из сферы правосудия в политическую плоскость.
Задумываясь о том, какой профилактический эффект может возыметь столь суровое наказание на террористов, уже выбравших судьбу смертников, приходится признать: смертная казнь востребована прежде всего в ответ на настроения определенной части российской общественности. В том числе и элит: стоит вспомнить, что нижняя палата до сих пор не ратифицировала протокол № 6 к Европейской конвенции о защите прав человека, то есть до сих пор не решилась на безоговорочную отмену смертной казни. Объясняется это исключительно взглядами депутатов, большинство из которых являются убежденными сторонниками смертной казни. Хотя по большому счету эти объяснения не выдерживают критики: степень управляемости нынешней Думы такова, что парламентарии в случае нужды проголосуют хоть за крепостное право.
Сам Васильев считает, что отмена моратория в данный момент невозможна, но объясняет это чисто техническими причинами. Во-первых, согласно решению Конституционного суда России, мораторий может быть приостановлен только тогда, когда во всех субъектах РФ будут работать суды присяжных. Между тем в ряде регионов в силу объективных причин этот институт в ближайшие годы введен не будет – прежде всего это, разумеется, Чечня, где суды присяжных появятся не ранее 2010 года. Но напомним также, что недавно власть была вынуждена практически официально признать: в Ингушетии наложить демократический судебный институт на клановый уклад, сохраняющийся в республике, практически невозможно.
Кроме того, отмечает Васильев, принятие такого решения поставит крест на процессе экстрадиции в Россию преступников, объявленных в международный розыск. Ведь согласно принятым в большинстве цивилизованных государств международным нормам страна, делающая запрос на выдачу преступника, должна предоставить доказательства, что в отношении него не будет применена смертная казнь. Если учесть, что в России все время «раскулачивают» кого-нибудь из олигархов, а этот процесс традиционно сопровождается попытками извлечь этих олигархов и их сподвижников из эмиграции на основании обвинений уголовного характера, подобный шаг следует считать опрометчивым не только с правовой, но и с политической точки зрения.
Впрочем, за рассуждениями техническо-правового характера наши политики ухитрились скрыть главную суть проблемы: вопрос о смертной казни на самом деле есть не столько вопрос преступления и наказания, пусть даже за самое страшное из злодеяний. Это прежде всего вопрос приверженности государства и общества определенной системе ценностей. В свое время, присоединившись к Европейской конвенции, а затем и подписав протокол № 6, Россия позиционировала себя как демократическое государство, признавшее высший приоритет ценности человеческой жизни. Разумеется, это было сделано по явным политическим мотивам: Россия стремилась войти в Европу, причем войти на равных.
Что любопытно, вопрос об отмене смертной казни стал одним из самых сильных очагов внутреннего сопротивления тем изменениям, которые при этом следовало произвести внутри страны. По крайней мере именно этот очаг до сих пор не удается подавить. Очевидно, просто потому, что все прочие изменения поддаются естественной коррекции: можно признать частную собственность, но при этом время от времени устраивать ее передел, «равноудаляя» кого-нибудь из олигархов. Можно иметь абсолютно управляемую демократию на базе классических демократических институтов и такое же управляемое правосудие при наличии суда присяжных в подавляющем большинстве регионов.
Но смертная казнь бескомпромиссна: преступника или казнят, или нет. Таким образом, тяготение политэлиты к восстановлению этого института ярче всего прочего свидетельствует о зыбкости, потенциальной обратимости всех прочих перемен. Недавно в журнале «О выборах» наткнулась на любопытную цитату: «У нас нет никакой возможности и, главное, нет желания ставить во главе регионов – у меня, во всяком случае, нет такого желания – назначаемых лиц, – говорил в декабре 2002 года президент Владимир Путин в ходе «прямой линии» с гражданами России. – Мы эту проблему в истории нашей страны «проехали». Хорошо это или плохо, у нас сложилось так, что руководителей регионов избирает население своим тайным голосованием. Так прописано в Конституции, так и должно остаться».
Стоит вспомнить, что именно Беслан стал точкой возврата к назначению губернаторов, то есть к тому, что мы, по словам президента, проехали. Если необходимость вынести «заслуженный» приговор единственному уцелевшему после Беслана террористу-смертнику станет мотивом для еще одного «пересмотра» – на сей раз отечественной уголовной практики, – это будет весьма символично.
