Екатерина Барабаш Вчера американский танк обстрелял гостиницу "Палестина" в центре Багдада после того, как стало известно, что в гостинице засел иракский снайпер. В пятизвездочной "Палестине" жило множество журналистов, освещающих события в Ираке. В результате попадания снаряда в 14-й этаж здания ранены несколько журналистов - одному оторвало обе ноги, женщине-журналистке искалечило лицо, погиб корреспондент агентства "Рейтер" из Польши.
Столь кровавые события, кровавые даже для войны, как правило, вызывают целый букет эмоций. Невыносимая жалость к погибшим. Злобная ярость по отношению к тем, кто все это затеял. Постыдная и естественная радость "как хорошо, что это не со мной и не с моими близкими". И вопросы...
Кому эти вопросы задавать - непонятно. Скорее всего - в воздух, самому себе, своему собственному пониманию того, что такое хорошо и что такое плохо. Через несколько минут после трагедии все телеканалы обошли кадры: вот показали женщину с залитым кровью лицом. Вот трясущийся от нервного потрясения пожилой журналист. Вот кого-то засовывают в машину "скорой помощи", машина отъезжает, а за ней, как голодные дети, бегут, отталкивая друга, журналисты с камерами наперевес. Успеть бы, ухватить бы в кадр искореженное тело, кровь, кровь обязательно показать. Вот над человеком с оторванными ногами склонились люди, они куда-то тащат несчастного, а камера упоенно-профессионально надолго задерживается над той частью человека, где еще пять минут назад были ноги. Наконец камера отъезжает, и любители новостей, прильнувшие к экрану телевизора, видят толпу с теле- и фотокамерами. Плотное кольцо журналистов-профессионалов, каждый из которых понимает: если он не запечатлеет кровавое месиво, начальство может остаться недовольным - все показали, а мы - нет. Забудь, милый, о рейтинге и о хороших деньгах. О чем помнят в этот момент журналисты, сказать трудно, да и кто за них скажет. Зато можно предположить, о чем они не помнят: они не помнят о врачах, которые могут пробиться к пострадавшему через толпу только с помощью автомата. Но врачи, как правило, даже на войне не носят автоматы, они носят лекарства и бинты.
Первое, на чем ловишь себя, - так это на том, насколько же сложно, просто невозможно следовать христианской заповеди "не судите, да не судимы будете". И тихо-тихо, сам от себя скрывая, подбирая какие-то другие слова, ругая самое себя за то, что не такой уж ты, оказывается, христианин, - тем не менее тайком осуждаешь. "Дурак! - стучишь себя кулаком по лбу.- У каждого есть свобода выбора, и ты обязан это принимать как данность". Кроме того, цивилизация изобрела массу новшеств. Они, эти новшества, быстро стали незыблемыми и уже вечными. Как когда-то Маяковский чистил себя под Лениным, так современная журналистика чистит себя под рейтингом. Рейтинг - деньги. Деньги - слава. Слава - рейтинг. Простой замкнутый круг. Мы помним, как взрывали дома в Москве, в Волгодонске, нам показывали это по всем каналам каждые десять минут, и - "В Москве на улице Гурьянова произошел взрыв..." - клац! - "А дубленки на Ленинском ночью вдвое дешевле..." - клац! - "Погибло столько-то человек..." - клац! - "...попки становятся суше...". Страшноватый калейдоскоп, да ведь рейтинг - он нетерпеливый, ждать не станет. Публичные расстрелы в Грозном - спорили-спорили, но показали. Ну попробуй тут не показать, коль весь мир об этом кричит. Еще раньше, помню, ведущая новостей НТВ, сделав скорбное лицо человека, противного самому себе, но ведь "Новости - наши профессия!", объявила: "А сейчас мы покажем вам эксгумацию тела Звиада Гамсахурдиа, чтобы прекратить споры о том, является ли его гибель уткой". И правда, никакая не утка оказалась. Правду не скроешь.
Журналистка, одной рукой помогающая тащить раненого, а другой направляющая поудачнее свою цифровую камеру, как ни крути, на работе. Равно как и все ее коллеги, сгрудившиеся вокруг обезноженного тела, забывшие про врачей. У каждого своя работа - кто-то калечит людей из танков, кто-то потом их снимает, кто-то потом это показывает, кто-то потом это смотрит, кто-то потом платит. Или не калечит, не снимает, не показывает, не смотрит, не платит. В конце концов и в фашистской Германии далеко не все трудились в концлагерях, снимая на пленку казни и эксперименты над заключенными. Это то, что называется доброй волей. Кровавой, но доброй.
И последнее. Журналист - это не совсем профессия. Это скорее образ жизни, склад мышления. Диагноз, одним словом. Как от глухого человека трудно требовать пятерку по сольфеджио, так от журналиста, да еще привыкшего работать в горячих точках, трудно требовать обычного сострадания. Любое сострадание станет непреодолимой преградой на пути к вершинам профессии тире диагноза.
