Дмитрий Пригов Жесткость теракта и трагедийность всего происходившего на время заслонили основную проблему, стоящую за случившимся, - проблему Чечни. Конечно, среди террористов были и фанатики, но главной движущей силой было отчаяние людей, не способных предложить никакого иного решения этой проблемы. Они создали патовую ситуацию: с одной стороны, даже самый ярый противник войны в Чечне понимал, что невозможно вести переговоры на таких условиях, да и столь громоздкая задача просто не может быть разрешена в короткие сроки, а с другой - радикализм выдвинутых требований ярко демонстрировал бездну отчаяния, в которой пребывали захватчики.
Если попытаться посмотреть на все произошедшее более спокойно, то возникает недоумение, почему это случилось только сейчас. Ведь вероятность таких событий была достаточно высокой с момента начала второй чеченской войны. Чем дольше будет идти война, тем более обе стороны будут ожесточаться друг против друга. После акции в театре для большого количества людей вполне оправданными будут любые погромы кавказцев в Москве. Если что-нибудь подобное начнет происходить, это сразу же повлечет за собой эскалацию насилия в Чечне. В общем, необходимо признать, что складывается коллапсирующая ситуация.
Я не вижу оснований для серьезного сравнения московских событий с терактом в Нью-Йорке. Для американцев существует где-то далеко живущий, почти виртуальный Бен Ладен, который на общих культурологических основаниях пытается вести войну с Соединенными Штатами, не выдвигая никаких конкретных требований, а фактически предлагая США самоуничтожиться. Это чистой воды идеологический терроризм. У нас же за терактами стоят зримые причины.
Сравнивать события в Москве со взрывом на острове Бали тоже вряд ли возможно: там в подоплеке некие четко не артикулированные идеологические причины, здесь - совершенно внятный мотив.
Другое дело, что в Москве все выглядит одним образом, а в Чечне - другим. Вдовы, которым решительно нечего было терять и которые готовы были привести в действие привязанную к ним взрывчатку, не могут не восприниматься по-разному в Москве и в Чечне. Просьба отпустить детей у террористов вызывала вполне оправданную, с их точки зрения, реакцию: а когда во время зачисток у нас исчезают десятки подростков - это что?
Желание властей встроить этот акт в большую череду террористических акций, проведенных по всему миру, в общем-то, понятно. Во-первых, такое объяснение хорошо воспринимается мировым сообществом, а во-вторых, оно позволяет отвлечь внимание, закамуфлировать основную причину случившегося.
Если же отвлечься от конкретных эпизодов и попытаться говорить о терроризме как о явлении нового столетия, то он предстает результатом развития современной цивилизации: большого города с огромным количеством анонимных жителей, деятельности масс-медиа, совершенствования орудий убийства, невозможности вписаться в социальную и культурную жизнь как отдельных маргинальных личностей, так и целых народов.
Можно это трактовать плоско - как механический рост уголовщины. Безусловно, такое объяснение удобно, поэтому оно широко распространено во всем мире. Я считаю, что терроризм есть способ противостояния личности довлеющему ей социуму. Каждый социум, каждая культура имеют свои пропасти. Проще говоря, это плата за прогресс. Здесь нет ничего инфернального, в разные времена темная сторона человеческой натуры является разным способом. Терроризм - это одна из пропастей нашего времени.
Дарья Гармоненко