От мечты о гармонии к жестокому реализму

В НАЧАЛЕ прошлой недели была обнародована новая концепция внешней политики России, а вчера Владимир Путин отправился в Пекин, Пхеньян и на Окинаву, чтобы испробовать эту концепцию на практике. Новая концепция, разработанная МИДом под руководством Совета Безопасности и утвержденная президентом, сменила прежнюю - многословную и оторванную от реальности, принятую еще в 93-м году при Козыреве. Построенная на иллюзиях и на благих пожеланиях, она была многократно опровергнута ходом международных отношений и самой российской внешней политикой, которая уже к середине 90-х перестала соответствовать собственному доктринальному оформлению.

Начиная с 96-го года положение попытался исправить Евгений Примаков. Примаков фактически провозгласил собственную доктрину, хотя и не оформил ее в виде отдельного документа. "Доктрина Примакова" покоилась на трех китах - интеграция, многополярность, альтернативность. Приоритетами внешней политики объявлялись интеграция в мировую экономику, установление многополярного мира и проведение в острых вопросах мировой политики линии, альтернативной линии США. Испытание "доктрина Примакова" прошла трижды - во время жесткого торга по поводу расширения НАТО в 1996-1997 годах; во время кризиса вокруг Ирака ноября 1997-го - марта 1998 года; и, наконец, во время кризиса в Косово (весна-лето 1999 года). В двух случаях из трех, а именно в случае с расширением НАТО и косовским кризисом - России пришлось отступить, удовлетворившись символической компенсацией, которая ни в коей мере не ставила под сомнение достижение западным альянсом своих целей. Лишь в случае с иракским кризисом Москва сумела одержать заметную, но временную победу - США пришлось на несколько месяцев отказаться от бомбежек Ирака. Однако с октября 1998 года США и Великобритания возобновили удары - без санкции СБ ООН, в одностороннем порядке, без того, чтобы кто-то смог им в этом помешать.

К исходу конфликта вокруг Косово стало ясно, что ставка на уравновешивание избыточной американской мощи, при всей своей оправданности, вряд ли в полной мере соответствовала нашим возможностям. Разворот Примакова над Атлантикой был, безусловно, эффектным - и в тех условиях совершенно правильным дипломатическим и политическим ходом. Однако этот разворот, к сожалению, не отменял необходимости других полетов - за американским согласием на финансирование России по линии МВФ и особенно на реструктуризацию ее долгов. Так стратегическая установка на интеграцию сталкивалась с ориентацией на альтернативность. К концу 90-х стало также ясно, что на глобальном уровне мы не можем противопоставить чего-то существенного последовательному продвижению НАТО на восток. Идея треугольника Москва-Дели-Пекин умерла, не родившись. Стратегическое партнерство с Китаем было изначально ограниченным достаточно узкой сферой, в которой Китай готов тесно взаимодействовать с Россией, не ставя под вопрос свою линию на особые отношения с США. Наконец, расчеты на постепенное движение Европы к собственной "внешнеполитической идентичности" оказались несколько преждевременными. Развитие кризиса вокруг Косово показало, что при всех взаимных претензиях и мелких трениях, американцы и европейцы все же предпочитают преодолевать их в рамках общей политической стратегии.

Концом политики, основанной на "доктрине Примакова", стало решение Бориса Ельцина - вопреки собственной политике в косовском кризисе - послать Виктора Черномырдина выручать НАТО, попавшее в Югославии в крайне сложное положение. Тем самым Ельцин между "альтернативностью" и интеграцией выбрал интеграцию - так, как он ее понимал, и обеспечил базу для своего участия в кельнском саммите "большой восьмерки" в июне 90-го. После этого во внешней политике России наступила пауза - в течение года она занималась в основном тактическими задачами, а стратегия была отложена на потом, как минимум - на этап после президентских выборов. И вот сейчас мы получили основы новой стратегии.

Скажем сразу - новая концепция качественно лучше и глубже предыдущей. В ней действительно есть и здоровый прагматизм, и реализм, о которых говорит Игорь Иванов. Скажем, вполне трезво говорится о том, что "усиливается тенденция к осознанию однополярной структуры мира при экономическом и силовом доминировании США". Вместе с тем признаются новые императивы, связанные с процессом глобализации: "На передний план в качестве главных составляющих национальной мощи Российской Федерации выходят ее интеллектуальные, информационные и коммуникационные возможности...". Концепция немало унаследовала от "доктрины Примакова". В ней, например, говорится, что Россия будет добиваться формирования многополярной системы международных отношений. И это понятно, потому что ориентироваться на однополярность Россия не может по определению. Мы не являемся и в обозримом будущем не можем стать участником американской системы союзов, более того - сталкиваемся сейчас с США по большому числу принципиальных вопросов. А значит - только многополюсность при активном взаимодействии с Европой, США, Китаем, Индией и другими центрами силы дает нам возможность реального отстаивания наших интересов. Другое дело, что при этом вряд ли разумным было бы не видеть, что среди "полюсов" один намного сильнее, чем другой, и что в настоящее время именно США выступают Эверестом мировой политики.

Вполне в примаковском духе в концепции отвергается и положение для России как "младшего партнера" Запада. В ней ставится задача сохранить территориальную целостность Югославии, противодействовать расчленению этого государства; осуждается новая стратегическая концепция НАТО с ее идеей ведения военных действий за пределами зоны прямой ответственности альянса без санкции СБ ООН; фиксируется негативное отношение России к расширению НАТО; объявляется неприемлемой идея "гуманитарной интервенции".

Все эти положения, я бы сказал, естественны для российской внешнеполитической доктрины. Было бы странным, если бы мы соглашались с практикой, которая сужает наши возможности в мировых делах, нивелирует нашу лидирующую роль в СБ ООН, утверждает право западного альянса на одностороннее применение военной силы для решения международных кризисов, то есть в обход нашей позиции и нашего влияния. Однако здесь вырисовывается серьезная проблема. Она состоит в том, что в рамках принятой концепции мы неминуемо будем вступать в трения и коллизии с нашими западными партнерами, и прежде всего американскими, с которыми мы сталкиваемся по большой сумме вопросов - от действий в Косово до проблемы ПРО. А это может ударить по другой стратегической задаче - задаче подъема нашего экономического потенциала и нашей интеграции в мировую экономику. Поскольку выполнение этой задачи зависит не только от нас, но и от наших западных друзей-соперников.

Когда, представляя концепцию, Игорь Иванов настаивает, что "на нынешнем, во многом переломном этапе развития России внешняя политика призвана быть действенным помощником решения внутренних задач", то сразу же встает вопрос - а как на практике увязать одно с другим? То есть должны ли мы ради хороших политических и экономических отношений с США и Западной Европой соглашаться с их твердым намерением осуществить вторую волну расширения НАТО, включив в нее Прибалтику? Или, скажем, ради лучших перспектив реструктуризации наших долгов Западу, следует ли нам смириться с намерением США создать национальную систему ПРО? Иными словами, как быть, если жесткое отстаивание нами наших внешнеполитических позиций войдет в конфликт с задачами внутреннего восстановления страны? То есть потребует от нас больших военных расходов или омрачит перспективы привлечения важных американских инвестиций? Что мы выберем в этом случае?

У этого противоречия на самом деле нет решения. Точнее, нам придется делать выбор в каждом конкретном случае, исходя из анализа всей совокупности "за" и "против". В общем же плане выход один: нам следует все же идти по пути распаривания внутренних и внешнеполитических задач, ухода от жесткой увязки между нашим внешнеполитическим поведением и подъемом нашей экономики. Такая увязка, кстати, наиболее выгодна США, поскольку позволяет нейтрализовать наш внешнеполитический потенциал, используя фактор нашей финансово-экономической зависимости.

Здесь мы могли бы вдохновиться опытом того же Китая. Китаю удалось, не теряя самостоятельности во внешней политике и ругаясь с американцами там, где китайцы считают необходимым ругаться, обеспечить огромный приток западных, и в том числе американских, инвестиций в свою экономику. Объем этих инвестиций настолько высок, что теперь США семь раз подумают, прежде чем идти на коллизию с Пекином. Китаю сейчас, конечно, намного легче, чем нам. Они сумели еще 20 лет назад наладить устойчивый экономический рост, создали привлекательный климат для внешних капиталовложений, постоянно наращивают свои валютные резервы и рвутся в XXI век с силой и уверенностью нового мирового лидера. К тому же, находясь на Дальнем Востоке, Китай в геополитическом отношении менее уязвим, чем Россия, перед лицом внешних вызовов, и не сталкивается с США и НАТО ни в одном регионе, кроме самого Дальнего Востока (проблема Тайваня). У нас пока нет ни одного из китайских козырей и есть большой набор реальных и потенциальных противоречий с США и НАТО.

И тем не менее иного пути у нас нет. Поскольку мы не можем быть ни частью НАТО, ни ЕС, у нас нет иного выбора, кроме как постоянный поиск необходимого баланса между нашими внутренними потребностями и необходимостью мешать таким сдвигам во внешнем мире, которые лишь усилят наше положение зависимой и слабой "великой державы". Нам решающим образом должно помочь то, что с концом холодной войны и ускорением глобализации более нет жесткой зависимости между движением капитала и политическими отношениями между странами, если только они не находятся в состоянии прямой конфронтации. Проще говоря, западным стратегическим инвесторам наплевать на наши споры с США по поводу Ирана, Ирака или даже Косово. Для них определяющей является перспективность капиталовложений и достижимая норма прибыли. Именно этим сдвигом в логике международного взаимодействия и должен воспользоваться Владимир Путин. Ни в коей мере не отказываясь от выполнения тех внешнеполитических задач, от которых Россия не может отказаться, если она не хочет оказаться в XXI веке в положении бесплатного приложения к могущественному альянсу.