Великая хартия вольностей

"ВО-ПЕРВЫХ, дали мы перед Богом свое согласие и настоящей хартией нашей подтвердили за нас и за наследников наших на вечные времена..." Примерно так же высокопарно и архаично смотрятся сегодня начальные слова первого отечественного закона о печати: "Печать и другие средства массовой информации свободны. Свобода слова и свобода печати, гарантированные гражданам Конституцией СССР, означают право высказывания мнений и убеждений, поиска, выбора, получения и распространения информации и идей в любых формах, включая печать и другие средства массовой информации".

Так постановил Верховный Совет СССР 12 июня 1990 г. "за нас и за наследников наших на вечные времена". Но в этот же день и в этом же месте, в Московском Кремле, другие законодатели, собравшиеся на 1-й Съезд народных депутатов РСФСР, принимали иной исторический документ - Декларацию о государственном суверенитете РСФСР. Они уже готовились стать наследниками и провозглашали свою приверженность общепризнанным принципам международного права, в том числе в области уважения свободы массовой информации.

Наследники сдержали слово, российский закон о СМИ, принятый в декабре 1991 года, продолжил и развил демократические идеи своего союзного предтечи. Но одновременно похоронил его. На смену акту демократического романтизма пришел демократический техницизм: выспренние декларации сменились скучными нормами, подробно регламентировавшими правовые механизмы функционирования СМИ. Так закончил свою юридическую жизнь Закон СССР "О печати и других средствах массовой информации", едва ли не первый откровенно несоветский закон, появившийся при советской власти.

Он был обещан еще в ленинском "Декрете о печати" от 27 октября 1917 г.: "Когда новый порядок упрочится, всякие административные воздействия на печать будут прекращены; для нее будет установлена полная свобода в пределах ответственности перед судом согласно самому широкому и прогрессивному в этом отношении закону". Вслед за этим большевики ввели цензуру и до конца года закрыли 92 газеты. Обещанного пришлось ждать не три, а семьдесят три года: до 1990 г. "новый порядок" никак не хотел "упрочиться", в результате чего в нашей стране не существовало не только "самого широкого и прогрессивного", но вообще никакого закона о прессе.

Правда, в середине 60-х годов был подготовлен весьма демократичный по тем временам законопроект, но тут случилась "пражская весна". При обсуждении законопроекта на заседании Политбюро ЦК КПСС решающей стала реплика главного тогдашнего идеолога, М.А. Суслова: "Известно, что между отменой цензуры в Чехословакии и вводом советских танков прошло всего несколько месяцев. Я хочу знать: если мы одобрим этот закон, кто будет вводить танки к нам?"

В самом начале перестройки закон о печати неожиданно попал в план законопроектных работ, и на рубеже 1986-1987 гг. появился проект. Традиционно анонимный, он был рожден в недрах ЦК КПСС и на две трети повторял своего предшественника двадцатилетней давности. И хотя текст был написан на перестроечном "новоязе" и прилагательное "коммунистический" встречалось лишь четыре раза, концепция оставалась вполне тоталитарной.

Альтернативу официальному проекту (кстати, так никогда и не опубликованному) составил инициативный авторский проект, задуманный нами с Юрием Батуриным весной 1988 г. в процессе пилки дров для шашлыка. Найдя по старинному русскому обычаю "третьего" в лице Владимира Энтина, мы дни и ночи напролет сочиняли текст, запивая диспозиции и санкции клюквенным морсом, дабы обеспечить трезвый подход к делу.

Одновременно мы решали, следует ли указывать в проекте наши имена. И решили: да, следует. Иначе нас будут воспринимать как нелегалов, а созданный проект - как идеологическую диверсию.

Концептуальной основой нашего детища стали такие положения: безусловное запрещение цензуры, признание за гражданами права учреждать СМИ, обеспечение профессиональной и экономической независимости редакций, детальная регламентация осуществления права на информацию и статуса журналиста, защита источников доверительной информации и т.д.

Естественно, проекту с такими характеристиками была уготована нелегкая судьба, постепенно превратившаяся в апокриф. Здесь было все, включая почти детективные сюжеты: и главлитовский запрет на публикацию проекта, и откровенный шантаж, и подложный законопроект.

Но все-таки чудо свершилось: наш проект - с небольшими родовыми травмами, нанесенными ему противником гласности, - стал законом. И почти сразу разрушил десятилетиями создававшийся партийный карфаген. Многие редакционные коллективы стали хозяевами своих газет и журналов, в одночасье забыв прежних начальников. Но у свободы оказался вкус медной дверной ручки. Или монеты.

Свобода массовой информации была понята "новыми русскими журналистами" как сигнал к разграблению. Началась хаотичная скупка СМИ. Если не удавалось договориться, совершался криминальный захват. Финансовые интересы и личные амбиции раскалывали, казалось, устоявшиеся редакционные коллективы. Как новые, так и старые газеты и журналы лопались, подобно мыльным пузырям.

Что могли противопоставить этому союзный закон о печати и пришедший ему на смену российский закон о СМИ, законы, рассчитанные на цивилизованного правоприменителя в цивилизованной стране?

Как и союзный, российский закон родился из инициативного авторского проекта. Хотя оба текста создавались одними и теми же людьми, однако произошедшие в стране перемены были столь разительны - развал Союза ССР, запрет КПСС, - что "республиканский вариант" оказался значительно радикальнее. Если союзный закон явился документом, с одной стороны, демократического романтизма, а с другой - исполненным неминуемых компромиссов с защитниками старых тоталитарных порядков, то российский - результатом почти лишенного политического противоборства поиска оптимальных технологий правового регулирования организации и деятельности СМИ. Если союзный закон декларировал свободу печати, то российский резюмировал ее как естественное состояние прессы, требующее недвусмысленных и разумных ограничений, позволяющих свободу одних гармонично сочетать со свободой всех прочих.

Разумеется, ни тот, ни другой законы не могли решить всех правовых проблем, связанных с функционированием СМИ. Да и не в том их задача. Главное их предназначение - стать и остаться "хартией на вечные времена", закрепляющей гарантии свободы массовой информации и создающей основу правового регулирования в данной сфере. Увы, законодатель не озаботился тем, чтобы за прошедшие десять лет существенно обогатить федеральное законодательство о СМИ. До сих пор нет закона о Федеральной комиссии по телерадиовещанию, что дает непозволительную свободу рук исполнительной власти в распределении частот. Нет закона, который обеспечил бы прозрачность отношений собственности и реального контроля над СМИ со стороны основных рекламодателей, кредиторов, политических патронов и т.д. Нет закона, который предотвратил бы безудержное разрастание медийных империй - как частных, так и государственных.

Серьезнейший пробел - отсутствие закона, гарантирующего независимость редакционной политики и отделение бизнеса в области СМИ от журналистики как свободной профессии. Вспомним, что закон о СМИ определяет журналиста как лицо, выполняющее общественный долг. Но хозяева средств массовой информации вольны игнорировать эту норму: никакие или почти никакие санкции им не грозят.

"Крючки", на которые можно было бы повесить все эти акты, в законе о СМИ есть. Да вот беда: ни у кого нет желания заниматься серьезным законотворчеством в данной сфере. Куда проще навешивать на закон о СМИ все новые и новые полуграмотные поправки.

Важнейшим дополнением к законодательному регулированию являются профессионально-этические механизмы саморегуляции журналистской профессии. До недавнего времени эту роль играли две структуры. Большое жюри Союза журналистов России и судебная палата по информационным спорам при президенте Российской Федерации. К сожалению, президент Владимир Путин отринул от себя судебную палату. Я не спрашиваю, пойдет ли это на пользу формированию культуры свободной и цивилизованной журналистики. Ответ очевиден. Вопрос в другом: неужели кто-то в Кремле серьезно полагает, что метод административного произвола в сфере СМИ эффективнее продуманного законотворчества и внутренней саморегуляции? Может быть, такой путь короче. Только ведет он в тупик.