Александр Мулярчик
 |
 |
ПОБЫВАВ недавно в Центральном Доме московских литераторов на встрече с редакцией только что народившейся на свет газеты "Литературная ярмарка", я обратил внимание на столик напротив входа в зал, где проходило заседание. Там можно было узреть целый ворох изданий вполне определенного тематическою профиля: "Литературные вести" и "Московский литератор", "Литературная панорама" и "Литературные перекрестки", а также давно исчезнувшая из моего поля зрения "Литературная Россия". Отсутствовала, правда, почтенная "Литературка", в которой мне доводилось печататься начиная с 60-х годов, но ее место на столе заняла "Еврейская газета".
Отличных друг от друга по части идеологических пристрастий, всех их объединяла одна общая черта - маловостребованность даже в рамках нашего литераторского сообщества, не ограничивающегося, разумеется, только Москвой, где лет десять назад числилось две тысячи писателей, а сейчас, к сожалению, их стало намного больше. Что же говорить в целом о стране, которая когда-то считалась "резервуаром духовности", а ныне выглядит в глазах всего света прибежищем бандитов, мафиозного чиновничества и недоношенных "демократизаторов".
Можно точно датировать начало заключительной фазы процесса, приведшего к нынешнему запустению на нивах отечественной культуры и, в частности, литературы. Это конец августа-сентябрь 1991 г., когда вслед за одномоментным сломом несущих общегосударственных структур пришел черед разгрома Союза писателей. Считалось, что хотя и безоглядные, но принципиальные соображения брали тогда верх над отстоявшимся за десятки лет - по крайней мере с яростных дискуссий вокруг "Не хлебом единым" В.Дудинцева и альманаха "Литературная Москва" - чувством принадлежности к некоему духовному единству, чувством пусть бесконечно опосредованной, но все же личной ответственности за движение истории. На самом деле, как показало время, никаких возвышенных, идейных интересов по большей части не существовало.
Подоплека выдававшегося за обновление "бунта на корабле" была вполне примитивной. Местечковый говор, тщеславие, нахрапистость, наконец, алчность - вот что стояло позади устремлений, переходя на псевдоученый жаргон сегодняшних деконструктивистов, к партикуляризму, сессеционизму и непременной гетерогенности. А еще тупость. Именно она виной тому, что были забыты и хрестоматийная притча об отце, сыновьях и венике, и все прочие прописные истины, включая девиз столь любезных для доморощенного "демократического сознания" Соединенных Штатов "Едины во множественности".
Известно, во что обратились спустя некоторое время амбиции застрельщиков переворота в стенах ростовского особняка. Один из них, невидный поэт, так и остался до конца своих дней мелким клерком, бессильно наблюдавшим за расхищением номинально подопечного ему писательского имущества. Другой, напротив, всю жизнь игравший роль еще одного "агитатора, горлана, главаря", отбросив всякие претензии, ухватился за место преподавателя в заштатном американском вузе с тем, чтобы по ходу нечастых наездов на родину всякий раз убеждаться в том, что Эринии не оставляют в покое поэта-Герострата. И еще один, тоже вроде бы литератор и вместе с тем "крепкий хозяйственник", - почти что фермер-самоучка. Взявшись за вожжи одновременно Союза писателей Москвы и Крестьянской партии, он, будучи царем Мидасом наоборот, загубил все, к чему прикасался, - на горе и собратьев-письменников, и отечественного сельского хозяйства.
Все они - и многие другие на более высоких постах - захотели, похоже, быть первыми парнями раз не в городе, так на деревне с покривившимися избами и обглоданными ветлами и действительно обратили нас в настоящее захолустье, говоря словами Достоевского, в "обшмыгу" не только Европы, но всего земного шара. Им было в высшей степени наплевать на то, что существует еще и "широкий мир", который, по моим наблюдениям, в плане духовных ожиданий махнул на нас рукой в середине заканчивающегося десятилетия.
В своем "открытом письме" к потенциальным избирателям от 25 февраля с.г. Владимир Путин, обратившись ненадолго к "культурной проблематике", припомнил, что "Наши дети собирают золотые медали на международных олимпиадах. Наши лучшие умы востребованы на Западе. Российские музыканты и дирижеры имеют аншлаги на лучших концертных площадках мира. А столичные театры - всегда полны зрителями. Это все наше богатство". Богатство, сразу скажу, не ахти какое, пожалуй, лишь чуть весомее иронично-самокритичного "а также в области балета мы впереди планеты всей". Некоторые же формулировки "открытого письма" прямо-таки двусмысленны.
Что из того, что "столичные театры всегда (?! - А.М.) полны зрителями"? А как обстоят дела в провинции, где радость от соприкосновения со "святым искусством" не в состоянии подчас перебороть бремя чудовищной нищеты, что едва ли не в одинаковой мере обрушилась в постсоветские годы на таланты и их поклонников? "Российские музыканты и дирижеры" составляют далеко не самый многочисленный отряд творческой публики, которая в лице деятелей других видов искусства, ученых-гуманитариев, спортсменов и т.д. лишь в считанных случаях отваживается на свободное состязание со своими зарубежными коллегами. И не потому, что земля наша напрочь оскудела дарованиями. Причина "проклятой робости" в другом - в сложившейся привычке подлаживаться под чужой аршин, в разрыве преемственной связи с наследством, от которого не должно отказываться.
"Наши лучшие умы востребованы на Западе". Вот это на самом деле так, хотя особенно хвалиться тут нечем. Если из страны бегут, по фразе американского публициста Д.Халберстама, "лучшие и достойнейшие", то по меньшей мере нелогично выдавать национальный позор за чью-то заслугу. К тому же кое-кто за рубежом, чтобы порадеть родному человеку, готов пойти навстречу и бездарности. Однако пригрев известное число откровенных "перевертышей", тот же Запад на примере своих наиболее совестливых представителей вот уже лет 7-8 скорбит об обмелении "резервуара духовности", замещенного самым банальным, ничуть не вдохновляющим на творческие подвиги "базаром житейской суеты".
В 90-е годы многие изъявляли соболезнования "людям России", которые фактически добровольно, подавляющим большинством променяли свое духовное первородство на чечевичную похлебку, щедро "отстегнутую" им от своего стола нуворишами, их вельможной обслугой и прихлебателями. Среди них лучший американский прозаик последних лет Роберт Стоун; знаменитый на весь мир Сол Беллоу, ставший только что, в 84 года, счастливым отцом и не откладывающий в сторону пера, принесшего ему славу нобелевского лауреата; известный английский славист, муж недавно скончавшейся крупнейший писательницы Великобритании А. Мердок Джон Бейли.
Нет, они и им подобные не приезжают теперь, как прежде, в страну "жар-птицы" - так назвала в своей книге Советский Союз и дореволюционную Россию американка Сюзен Мэсси, с подсказки которой президент Р.Рейган сыпал пословицами и прибаутками, очаровывая в мае 1988 г. простодушных московских слушателей. Десять лет назад исследователи из университета штата Аризона Дж. и К. Джерарды в книге о Союзе советских писателей поражались "витальности" творческого импульса, шутя преодолевавшего бумазейные преграды официозной регламентации. Сейчас таких работ не пишется, ибо исследовать по сути нечего.
Даже не беря в расчет Чечню, криминал, распоясавшихся охранников всех мастей и прочие крайности, внешний мир постепенно привыкает к облику России как поистине страны "невиданных зверей". Вслед за Пушкиным в эпиграфе ко второй главе "Евгения Онегина" слово "Русь" все чаще смыкают с латинским rus, т.е. "деревня". В минувшем году, навалившись сообща на пушкинский и отчасти на набоковский юбилеи, мы практически прошли мимо 250-летия Гете, 200-летия Бальзака, 100-детия Хемингуэя. Но дело не в забывчивости касательно громких дат, а в затухании живой внутренней связи с зарубежной культурой, которая, хотя и переживает, в частности, в США далеко не лучшие времена, остается весомой составной частью усилий, прилагаемых каждой нацией, чтобы достойно встретить вызов пресловутой глобализации.
Разумеется, почти все, что случилось с нами в 90-е годы XX столетия, необратимо, и последствия коллективного помрачения мозгов не расхлебать ни нашим детям, ни внукам. Пожалуй, единственное, что остается, - это попытаться сохранить, по выражению того же Хэмингуэя, состояние grace under pressure, одухотворенного стоицизма в обстановке даже невозможного давления. Еще один, столь же расхожий, образ приходит на память - оркестр с "Титаника", не прекращавший играть даже в момент погружения судна в почти ледяную воду. Наверное, "принцип ансамбля", не унисона, но созвучия и, стало быть, сотрудничества ради расчистки затоптанных и оскверненных скрижалей - это главный теперь "якорь спасения", залог сохранения человеческого достоинства, в том числе и в пределах писательского сообщества.
...Кое-что из вышесказанного я попытался изложить на обсуждении, посвященном дебюту "Литературной ярмарки". Но мои слова, увы, не расшевелили аудиторию.
