Покаяние президента

В последний день декабря Борис Ельцин в очередной раз заставил страну онеметь - как в заключительной сцене "Ревизора". Президент сообщил народу, что уходит, и попросил прощения┘ Мы все пережили эти минуты. Ельцин, как ни один политик со времен Сталина, заставил нас, толпу или граждан, несколько раз за десять лет своей политической карьеры отвлечься от частных интересов и личных амбиций. Что же это такое - покаяние и уход, - русский национальный обычай, проиллюстрированный масленицей в "Сибирском цирюльнике", хитрость старого номенклатурщика или подвластность неведомой руке, пишущей на стене царской залы кровавые "мене, текел┘".

Фарс - знак эпохи. Нереальность происходящего, поиск тайных рычагов, скрытых сил, осознание беспомощности отдельного индивида перед лицом мира, шквал бесстыдного потока взаимных обвинений во имя достижения власти - само по себе все это не является признаком нового порядка вещей. Но отказ воспринять событие как реальную, а не вымышленную трагедию, бесконечное "заговаривание" событий, отсутствие внятного понимания делают нас участниками фарса.

При смешении стилей и понятий, при актуализации приемов и жестов, смысл которых принадлежит другому времени, мы обречены на глобальную катастрофу - наш последний шанс в деле возвращения к образу.

Россия, столько раз умывшаяся кровью, невосприимчива более к запаху этой жидкости "особого свойства". На сторонний взгляд, Россия - страна, лишенная формы и традиции, не способная усвоить законы и правила. Русские надеются обмануть друг друга и всех прочих. В ход идут жесты, принадлежащие мировому опыту и отечественной истории.

Отречение от власти, благословение преемника, паломничество к святыням┘ Лукавый Берендей смахивает слезу и следует сюжету, не им написанному.

В русской традиции живо корневое ожидание покаяния власти перед народом. И не менее устойчиво недоверие к любой форме покаяния. Наша традиция диктует причудливое сочетание взаимоисключающих и обязательных компонентов: обоюдной искренности и обоюдной подозрительности. Именно поэтому так неуклонно русская мысль обращена в прошлое и работает на пересмотр неизменного БЫЛОГО. Именно там, в прошлом, должна быть найдена идеальная модель, укоряющая несовершенное "ныне".

Ельцин стал первым отечественным лидером, попросившим прощения добровольно и вне рамок церковной дисциплины. Собственно говоря, среди его предшественников - Иван Грозный, Алексей Михайлович, Пугачев.

По сути, только невероятное и немотивированное действие власти может быть оценено обществом положительно. Единственным идеальным примером поведения владыки является лишь история Федора Кузьмича, старца, в котором с готовностью узнавали черты императора Александра I. Невозможно найти никаких веских доказательств тому, что царь покаянно удалился в чужом костюме, дожил до глубоких седин и искупил отцеубийство. Однако вот уже два века легенда жива и невероятно популярна.

Николай I, умерший в разгар Крымской войны, - хрестоматийный отрицательный персонаж. Николай, принимающий яд от отчаяния и в надежде, что сын справится с ситуацией в стране, - герой апокрифа, который по прошествии большего времени приобрел бы эпическое звучание. Народная молва добавляет чаемых подробностей: Серафим Саровский благословил Александра на подвиг "ухода", а Николая, виновного в кровопролитии, не принял.

Иван Грозный, единственный царь, неизменно приносивший церковное покаяние, не раскаялся ни в убийстве печорских монахов, ни в казни митрополита Филиппа. Угодливые историки сняли нравственную проблему: Филипп заступался за "своих", имя его отсутствует в синодике, видно, не грешен царь. Иван любил каяться и умел это делать со вкусом и размахом. Удалялся вон из Москвы, сажал вместо себя татарского царевича, постился, облачался в рубище, покорно выслушивал дерзости юродивых обличителей. И неуклонно творил жестокости.

При дефиците обличения возникает дефицит покаяния. В России в ходу обвинения в адрес бессильных или донос. Шолохов обмолвился в нобелевской речи: "Писатель должен преданно смотреть в глаза власти". Преданные взоры исключают покаянный мотив.

Европейская история знает Каноссу. Генрих IV, отлученный от Церкви, три дня стоял на коленях перед папскими покоями, обморозил ноги, с готовностью принял все условия и сразу же их нарушил. Его жена, к слову - сестра Владимира Мономаха, отреклась от нечестивого мужа, встала на сторону осуждающих. Но император победил: Папа Григорий VII умер в изгнании. И тем не менее покаяние состоялось.

Никон и царь Алексей Михайлович простили друг друга, но не просили прощения. Никого не простил Аввакум и прощения не просил. Последствия раскола живы до сих пор. Дмитрий Ростовский укорял молодого Петра. После смерти владыки не нашлось того, кто осмелился бы перечить царю.

Лютер обвинил Рим. С тех пор прошло 500 лет, и Рим покаялся в совершении крестовых походов, инквизиционных судах и религиозной нетерпимости.

Людовик ХVI покаялся перед Богом и народом, мужественно ожидал казни и поразил палачей самообладанием. В толпе раздался крик: "Тамплиеры отомщены ценой твоей головы!"

В русской истории власть искала одобрения больше, чем покаяния.

Даже политическое завещание Ленина, написанное разбитым параличом и отстраненным от дел вождем, вполне согласуется с национальной жалостливостью. Даже смутная мотивация, приведшая Сталина к мысли открыть храмы, и благодарное славословие церковной иерархии мертвому тирану служат косвенной подменой чаемого, но не случившегося раскаяния.

Отпевание гонителей Христа, не раскаянных и не искавших прощения ни у людей, ни у Бога, имеет странный характер на фоне причудливого смешения понятий, в плену которых пребывает постсоветское общество. Ярослав Мудрый выкопал кости своих братьев-язычников, крестил их и захоронил по-христиански. Киевский князь имел горячую веру. Мы имеем смутное томление и тягу к обряду - к жесту, смысл которого темен.

Политическая история не знает таких категорий. Политическая история состоит из фактов, которым пытаются найти объяснения.

Первый президент России покаялся не в совершенных деяниях. Он попросил прощения за то, что не смог совершить. Возможно, в рамках секулярного мышления это - максимально полная форма осознания ошибок. Возможно, это интуитивное исполнение национального покаянного канона. Литературный персонаж Родион Раскольников должен был просить прощения у людей за мысли, не за убийство.

Первый президент России, когда-то писавший, что его единственное впечатление от христианства - смутное воспоминание о том, как пьяненький священник чуть не утопил его в купели, встретил Рождество в Вифлееме вместе с патриархами. "Присутствовал на бдении", как сообщали СМИ. И заявил корреспондентам, что "на Святой Земле чувствует себя святым". Были святые благоверные князья. Есть святой президент, способный прервать службу объятиями с "генералами от религии", - это эпоха.

Юродство в крови русской власти. Юродство, усиленное кощунством от незнания. Было бы прекраснодушием полагать, будто президент не есть плоть от плоти нашего общества.

Покаяния за дела не случилось. Оно могло произойти в 91-м году, было уместно в 93-м, его ожидали в связи с захоронением останков царской семьи, в связи с восстановлением храма Христа Спасителя. Оно могло быть срежиссировано в рамках черного или белого пиара. Но ничего этого не произошло. Эпоха фарса перемалывает чувство в жест. Сопереживать жесту невозможно - зато его удобно анализировать.