Екатерина Григорьева ПРЕЗИДЕНТ отпустил себя на свободу. Так, как выпускают птицу из золоченой клетки - переборов свое желание и впредь пользоваться красивой игрушкой. Отпустил по-царски - со словами покаяния и влажными от слез глазами. Жест красивый, трудный и, безусловно, хорошо рассчитанный - фактически все незамедлительно сняли шляпы перед лицом этого неподражаемого благородства и, забыв про все на свете, стали говорить о том, какой же все-таки великий человек уходит из Кремля.
Все правильно, великий. Если бы не одно "но" - неестественная, нарочитая театральность этого ухода. Кажется, что если бы не было разности часовых поясов, из-за которой все подробности новогоднего обращения стали бы известны в Москве еще днем, Ельцин предпочел бы сообщить о своей отставке за несколько минут до полуночи.
Ельцин ушел не президентом, а фактически монархом. Настоящий президент не вправе вот так распоряжаться судьбой страны, настоящий президент просто обязан сделать все для того, чтобы смена верховной власти происходила независимо от его воли, чтобы политическая история складывалась как можно более естественным путем. Тем более сейчас - ведь июньские выборы должны были стать неким рубежом, после которого уж точно не может быть пути вспять. Этого момента ждали с нетерпением, момента, когда впервые за всю историю России правитель уйдет просто потому, что закончился его срок, тот самый, который был дан ему волей избирателей. Когда правитель уступит место не из-за революций, бархатных или кровавых, не из-за путчей или чужой воли, не из-за собственной смерти, в конце концов, а тогда, когда на смену ему придет законно избранный преемник.
Этого не случилось. Значит, снова придется ждать четыре года, и снова пытаться понять, почему же так получилось.
Борис Ельцин уже давно вышел за рамки, отпущенные президенту демократической страны. Открыто об этом говорить стали в 1997-м, когда президент, оправившись от шунтирования и последовавших за ним болезней, неожиданно предпринял целую серию поездок по стране. Их нельзя было назвать "инспекционными" - слишком помпезно все было обставлено. Их нельзя было назвать деловыми - все те решения, которые были приняты, все те договоренности, которые были достигнуты, вполне могли состояться и без вмешательства президента. Ну не царское это дело - заниматься проблемами отдельно взятого троллейбусного завода! Борис Ельцин просто путешествовал, принимая причитающееся ему обожание. Именно тогда, во время поездки в Саратов, и произошла запомнившаяся многим сцена с примеркой хрустальной копии Шапки Мономаха. "Тяжела ты, царская ноша", - что-то очень близкое к этому произнес Борис Ельцин, вознеся хрустальную реликвию над своей головой.
Ноша действительно была почти царской, и оттого все более нелегкими становились думы. Как пройти этот путь - вопроса уже не стояло, после выборов 1996 года Борис Ельцин стал в первую очередь символом, "гарантом Конституции", а лишь потом активным политиком. Этим символом можно было оставаться сколь угодно долго, вплоть до самых выборов. Значит, проблема заключалась лишь в том, как достойно уйти. Уйти так, чтобы сделать мелким и не запоминающимся весь поток обвинений в преследовании только личных интересов, чтобы избежать упреков в слабости. Чтобы остаться в истории человеком, который всегда думал о нуждах государства. Чтобы финальный аккорд затмил весь предшествовавший ему сумбур.
Возможно, горькую каплю в эти рассуждения добавила и церемония перезахоронения останков императора Николая II. Все окружение Бориса Ельцина в один голос говорило, что ему эта поездка далась нелегко, прежде всего морально. Это подтверждало и само поведение президента - он, чья любовь к неожиданностям и общению с журналистами давно не подлежит сомнению, во время той краткой поездки в Санкт-Петербург не проронил ни слова. Можно лишь догадываться, но, скорее всего, причиной его печали была не судьба Николая Романова, а судьба российского правителя.
Борис Ельцин сделал свой выбор - он указал своего преемника и предпринял все возможное для того, чтобы преемник мог без проблем занять предназначенное ему место. Да, все законно, Конституция не нарушена, законы соблюдены, но нарушена не сложившаяся еще закономерность. Слишком велика и всеобъемлюща оказалась эта воля - выбора на президентских выборах фактически нет. Есть еще один момент - серьезной необходимости такими методами "пробивать" человека, который якобы может гарантировать преемственность политики, не было. Угроза коммунистического реванша осталась в 1996 году - новую Думу, в отличие от предыдущей, вряд ли можно назвать преимущественно левой. Основы действительно заложены, и глобальных корректив не может внести даже приход к власти Зюганова. Для того, чтобы резко развернуть политику страны без поддержки парламента, нужно быть тираном и диктатором, а Зюганов им, бесспорно, не является. А если Путин все же окажется не тем человеком? А если это зловещее "нечто", о котором все столь много говорят в последнее время, будь то поражение в Чечне или какой-нибудь очередной финансовый провал, произойдет не до выборов, а после? Что же тогда, вновь радоваться тому, что у нас уже есть президент, пусть не слишком хороший, зато свой? Даже те, кто готов проголосовать за Путина и задолго до 31 декабря называл его "президентом", признают, что сейчас он стал неким навязанным подарком, что уход Ельцина - это давление, причем в ту точку, в которую уже и давить-то особо не надо. И оттого - особенно неприятно.
Не правы те, кто считает, что первый российский президент в последний день 1999 года решил свою судьбу. Он взял на себя поистине монаршью смелость решать все и за всех.
