Русское западничество

Государственное западничество в России проявилось в трех разновидностях: консервативное западничество с основными ценностями - дисциплина и порядок, образец - Пруссия-Германия; либеральное западничество со свободами и правами человека, образец - Англия, Франция; и социализм как книжная западная идея социальной справедливости и первенства общего над частным. Первым реформатором консервативного направления был Петр, впоследствии консервативный вариант стали называть русской реакцией. Все три типа западничества были едины в отношении к России и ее народу. На страну западники смотрели "как на грубую материальную силу, как на бессознательное орудие, направляемое ими для отстаивания начал высшего порядка служения Европе и ее цивилизации", в народе русские западники "видели лишь косную массу, тормозящую развитие страны и которую надо пересоздать и переделать или заставить раз и навсегда слушаться во веки веков" (Алексеев).

То, что на Западе было жизнью, результатом естественного развития, в наших умах отразилось в виде борьбы идей и принципов и оформилось как жесткие доктрины, стало догмой. Такой подход к западным "культурным средствам" способствовал развитию радикализма правого и левого толка, не знающего полумер.

Понятия, выработанные в ином историческом контексте, были неадекватны российской действительности, европейские учреждения, политические и социальные технологии не имели в России соответствующих субъектов и объектов, идеи использовались в неадаптированном виде. Европейские знания и российская действительность находились в неравноправных условиях. Если усвоенные "идеи и принципы" расходились с российской действительностью, то эта действительность отвергалась как неразумная, как явление низкого порядка. Ее даже не пытались понять или "приспособить к требованиям разума", ее просто терпели до поры до времени. "Россию никто не изучает, зато много охотников управлять ею", - отмечал историк, на что получал ответ: "Зачем мне знать, что делается (в стране), когда мне достаточно приказать, чтобы сделалось то, что я желаю" (Ключевский, 1886 г.). Нетворческое паразитирование на чужой культуре пагубно отразилось на качестве российских верхов. Еще раз послушаем, что говорит по этому поводу Ключевский: "Русский образованный человек - мировой нищий... у всех просит и никому ничего не дает", "конечно, удобно на всякий туземный вопрос найти готовое решение в новейшей французской книжке, но это опасное удобство, избалованные привычкой черпать мудрость в чужих источниках люди, призванные руководить, теряют способность понимать и следить за движением жизни", и народ "живущий за счет другого, убивает самого себя, теряя способность жить".

Краткий либерально-западнический дебют в феврале 17-го окончательно разрушил Россию. Получив власть, либералы полагали, "что все теперь должно быть предоставлено свободе (рынок, естественно, уже был) и все образуется" (Павел Новгородцев). Но они смогли воспроизвести лишь отдельные, не требующие действия черты свободного демократического общества и государства; релятивизм, терпимость, безличие и безразличие власти, первенство частного интереса и все в таком духе. В политике либералы дрейфовали от "бесхитростного непротивления злу" к "откровенному потворству злу", а ближе к октябрю к "открытому служению злу" (Новгородцев). Крах либеральной системы был предопределен. Удивительное в этой истории то, что наш либеральный эксперимент развивался на фоне жестокой мировой войны, когда либеральные союзники закручивали у себя гайки.

Российские реформы при различном их содержании имеют общие неизменные черты. В наших преобразованиях всегда более осознанна и эффективна разрушительная компонента, созидательная составляющая слаба и не проработана. В основу реформ положен набор западных идей и рецептов в виде жестких доктрин или догм, полумеры, мягкие "подходы", постепенность тут не в чести. Новые идеи плохо согласуются с прошлым развитием страны, впрочем, тоже западническим. Свою страну реформаторы знают плохо, точнее, в дореформенном виде она их не интересует. Реально существующее государство, вполне жизнеспособное, легко приносится в жертву будущему. Сами реформы проводятся без сознательного участия народа, как "революции сверху". "Непопулярность мер" и как следствие насилие политическое, экономическое, идеологическое, а для строптивых и физическое - постоянный спутник российских преобразований. Так, столыпинские реформы и противоположная по содержанию коллективизация стали одинаково непопулярными мерами с насилием, а вспомните возы розог, завезенные в села перед освобождением крестьян 18 февраля 1861 года. Активный силовой этап непопулярных мер, даже исчерпав свою содержательную часть, может продолжаться достаточно долго как полицейское сопровождение. Выскажу мнение, что это и есть то, что порождало нашу несвободу, если угодно, рабство, этот полицейский след незадавшихся реформ.

Все изложенное выше есть только симптоматика, легко узнаваемая и в либеральных реформах 1992 года, но в чем же все-таки заключается наша болезнь? Западная цивилизация, взятая нами за образец, развилась на основе свойственного европейцам рационализма. Веруя в Божественный промысел, европейские философы тем не менее обратились к выявлению причинно-следственной связи явлений, заложив основы классической физики и математики. Философским шедевром в этом отношении явилась разработка Гоббсом концепции механистического детерминизма, под влияниям которого сложилось и классическое либерально-экономическое учение и, кстати, марксизм. Простые и логичные модели, построенные на основе этих учений, подкупают. Ортега-и-Гасет отмечал, что "и прогрессивный либерализм, и социализм Маркса предполагают, что их стремления к лучшему будущему осуществятся сами собой, неминуемо, как в астрономии".

Наши реформаторы 17-го и 92-го годов смело идут в реформы, ведь в детерминированном мире отсутствует риск, а есть только воля и неразумная и неорганизованная масса. Это наша хроническая болезнь. Развитие общества многовариантно, многовариантно оно в каждой точке своей непредсказуемой траектории и в каждый момент своего существования. При одинаковых исходных посылках нам следует закономерно ожидать разнообразия результатов. И здесь уже нужна не "длинная воля" реформатора, а нужен его творческий выбор, и этот выбор не лежит на детерминистской траектории в безвоздушном пространстве, это скорее "переход реки, ощупывая камни" (кит.).