Рыцари круглого стола

Взаимные уверения, что мы-де стоим на краю пропасти, имеют, по сути, психотерапевтический смысл. Они призваны скрыть то обстоятельство, что мы давно уже сиганули с обрыва, в сладостном предвкушении зажмурив глаза. В мечте о российском капитализме оказалось не меньше маниловщины, чем в упованиях на всемирное счастье. Поддавшись очередной чаре (с чаепитием на балконе, откуда - в нашем случае - обозреваемы Нью-Йорк и Париж), мы не заметили, как балкон обвалился.

Ползучей бывает не только инфляция. Национальная катастрофа тоже может иметь ползучую ипостась.

Не потерпевшая военного разгрома и не потрясенная каким-либо внутренним катаклизмом, Россия подписала безоговорочную капитуляцию. Согласно ее условиям, мы лишились огромной части своей страны и едва ли не половины соотечественников. Очертаниями своих западных и южных границ государство вернулось в XVII век. Предполагаемый театр военных действий, словно во времена крымских набегов, придвинулся к дальнему Подмосковью. Не за горами день, когда по примеру Парижского мира нам воспретят являть на Черном море российский флаг. (Что касается Средиземноморья, то, как показал недавний балканский кризис, подобный запрет практически осуществлен.)

Как подобает побежденным, мы платим победителям громадную дань - в виде отчужденной и отчуждаемой собственности. Контрибуция эта, правда, достается не внешнему врагу, а главным образом "внутренним туркам", которые, впрочем, спешат переместить свои нечаянные богатства подальше от наших палестин.

Добро, если бы эти непомерные жертвы были принесены не напрасно. Если бы, скажем, те, кто воздвиг свое личное преуспеяние на крахе страны, хотя бы в знак благодарности возродили ее: запустили заводы, засеяли поля, накормили голодных, споспешествовали расцвету культуры. И, наконец, под всеобщий ропот одобрения оторвали бы головы насильникам и убийцам. Ничего этого нет и в помине. А есть то, что есть: "бездна унижений", шевеление того самого - родимого - хаоса. Если во времени бывают "черные дыры", то мы как раз угодили в такой цивилизационный провал.

"Земная история, - говорит Александр Солженицын, - может быть, не знает другого такого примера самоубийственного поведения этноса". Неужели эта тайная тяга к самоуничтожению и есть наша национальная идея?

Чем губительнее дыхание чумы - тем грандиознее пир. И вот уже чудо-фейерверк озаряет "стены древнего Кремля": еще мгновение - и на них проступит "мене, текел, упарсин". Рекламная пауза затянулась: самого "кина" может уже не быть.

Конечно, ничто не мешает нам уповать на русское чудо, тем более что, случаясь неоднократно (1612, 1812, 1941 и т.д.), оно как бы сделалось дежурной принадлежностью нашего исторического процесса. Но объем отпущенных на нашу долю чудес, по-видимому, не беспределен.

Чудовищные кровопускания и смуты уходящего века сделали свое дело. Иссякло то, что именуется энтелехией, витальностью, пассионарностью, праной. Или, проще говоря, жизненной силой. Надо признать: нация деморализована и ее нравственный организм сокрушен. Поэтому трудно представить грядущих к нам из российских недр гражданина Минина и князя Пожарского. Равно как и отечественную Жанну д"Арк (мужеского или женского пола) - с карающим и неподкупным мечом. Но даже если имеются претенденты, готовы ли они взойти на костер?

Покуда народ безмолвствует, чем занят наш политический класс? Согласен: в последние годы он сделал, кажется, все, чтобы доказать свое политическое ничтожество. Однако с недавних пор "в воздухе" что-то стало меняться.

Вряд ли Югославия, Чечня, Дагестан и т.д. отрезвят тех, для кого проводимый над Россией эксперимент есть область чистой эстетики, своего рода "искусство для искусства". Но даже наши токующие и слышащие только самих себя демократические глухари, которым в обозримом политическом будущем остается уповать разве что на гипотетическое обаяние Хакамады, через силу готовы выдавить из себя ненавистное им слово: "государство".

Государство возвращается. "Действующие политики" начинают догадываться, что, помимо шкурных, существуют еще национальные интересы. И что без защиты последних потерпят убыток и первые.

Назовем это как угодно - эсхатологической интуицией или инстинктом самосохранения, что в данном случае то же. Главное, что появился наконец стимул - договориться.

Выборы в Думу обозначат реальную расстановку общественных сил. Вот исходная точка для национального диалога. "Позорное десятилетие" подходит к концу. И на выходе из него - дабы вновь не угодить в историческую ловушку - у нас нет иной перспективы, кроме как сделаться рыцарями Круглого стола. Это трудно, скучно, рутинно; это, наконец, "немонументально". Однако это оптимальная историческая цена. Все другое обойдется дороже.

Россия начинает сосредоточиваться. И сквозь всю разноголосицу партийных "слоганов", сквозь "паучью глухоту" корпоративных эгоизмов властно пробивает себе дорогу то, что способно объединить всех. Это здравый (он же - государственный) смысл.

Российское общество двинулось к центру: его зримым воплощением является "круглый стол".

Невозможно поверить, что такие неглупые люди, как Примаков, Лужков, Степашин, Явлинский, Путин, Владимир Рыжков etc., будучи (как это делается при выборах римских пап) запертыми на сутки-другие, скажем, в Грановитой палате, не смогли бы прийти к общему мнению о программе-минимум для страны. Если, конечно, им не будут мешать нынешние "кремлевские горцы". Вместо того чтобы превращать коммунистов в электоральных пугал, их следует тоже подключить к диалогу: столы в России имеют спиритическую тенденцию двигаться влево.

Существует несколько фундаментальных позиций, по которым возможен исторический компромисс. Это - пересмотр Конституции. Это - неделимость страны. Это - потребность активной внешней политики и срочного укрепления Вооруженных сил. И, наконец, одоление коррупции, ставшей синонимом власти. А также - чтобы наемный убийца имел государственную гарантию получить пулю в лоб.

Идеальным решением для страны (допустим к рассмотрению эту реалистическую химеру) было бы выдвижение на президентских выборах 2000 года единого кандидата: кандидата от коалиции "круглого стола". Если новый глава государства проходит несомненным и подавляющим большинством голосов, он становится символом национального единства. И тогда Россия получает последний шанс.

Разумеется, компромисс, достигнутый на "круглом столе", закрепляется письменно - в виде пакета договоренностей, предусматривающих как будущие (послевыборные) решения, так, возможно, и имена тех, кто эти решения станет осуществлять. Гарантом выполнения этих условий становится вновь избранный президент.

Но где гарантии, что сам торжествующий победитель соблюдет правила игры?

Мы привыкли - не без помощи СМИ - трактовать наших политиков как людей, готовых на все. Особенно - ради достижения власти. Мы не верим в нравственную мотивацию их поступков, в то, что они способны на жертву ради общего блага. Как показывает опыт, наши сомнения не напрасны. Но еще никем не доказано, что совесть и власть - вещи в принципе несовместные. Случаются времена, когда моральное поведение становится выгодным политически, превращается в личный политический капитал. И когда лидер движения уступает свое место другому, полагая, что это может принести пользу стране, не стоит спешно квалифицировать подобный поступок как некий тактический ход. Хотелось бы верить, что это нравственное решение и продиктовано оно соображениями высшего порядка. Утешим себя надеждой, что предполагаемый "круглый стол" (если он состоится) будет не сборищем инфернальных злодеев, а все-таки обществом порядочных и ответственных людей.

Иначе наше метафизическое отчаяние заставит нас предпочесть Жанну д"Арк.