Фальшивое исполнение "симфонии"

Отношение россиян к вере аналогично отношению к государству: отсутствие реальной вовлеченности при внешней демонстрации приверженности.
Фото с сайта www.patriarchia.ru

Как гласят результаты социологического мониторинга, проведенного учеными аналитического центра Юрия Левады, современное российское общество дезинтегрировано, в нем практически атрофированы горизонтальные связи, граждане не готовы к реальным консолидированным действиям и самоорганизации во имя общих интересов. Подавляющее большинство россиян сосредоточены на решении личных проблем, равнодушны к проблемам сограждан, общества в целом. Взаимное доверие и принципы солидарности в значительной мере утрачены. Вопреки давним стереотипам о «душевности» и «отзывчивости» россиян, их способности к духовной сплоченности в противоположность эгоистическому индивидуализму жителей западных стран, сегодня российская картина являет разительный контраст по сравнению с ситуацией в развитых странах Запада, где сохраняются традиционно высокие показатели социального взаимодействия.

По мнению американского футуролога Фрэнсиса Фукуямы, современная Россия относится к тем индивидуалистическим социумам с низким уровнем «общественного капитала», в которых крайне слабы социальные позиции добровольных объединений, в том числе семейных, а наиболее устойчивыми и влиятельными неформальными сообществами выступают... криминальные группировки. Закономерным следствием этой социальной болезни является девальвация моральных ценностей на всех уровнях – от несправедливых судов и коррумпированного чиновничества до правового и нравственного нигилизма самых широких слоев общества. При подобной симптоматике вести речь об обществе как таковом становится проблематично, ибо оно атомизировано и находится на грани распада.

По ряду причин эта проблема стоит сегодня перед Россией с особой остротой, однако она не исключительно российская. «В эпоху модерна, – констатирует немецкий философ Юрген Хабермас, – рынки и административная власть вытесняют из все большего количества жизненных сфер общественную солидарность, то есть координацию действий относительно ценностей, норм и языкового употребления, ориентированного на взаимопонимание. Поэтому даже в собственных интересах конституционного государства необходимо бережно обходиться со всеми источниками культуры, из каковых подпитываются осознание норм и солидарность граждан». В числе подобных «источников культуры» Хабермас готов рассматривать и религию: «Не следует исключать того, что мировые религии несут в себе семантические потенциалы, способные оказать вдохновляющее воздействие на общество в целом».

Захлебнувшаяся секуляризация?

Процесс секуляризации, сокращения роли религии в обществе считался необратимым вплоть до иранской революции 1979 года, в ходе которой был свергнут прозападный шахский режим и установлена Исламская Республика. Иранские события склоняли к мысли, что модернизация по западному сценарию и сопутствующая ей секуляризация – не единственно возможный вектор исторического развития человечества. «Ислам, – писал тогда знаменитый французский философ Мишель Фуко, – который является не только религией, но и образом жизни, частью истории и цивилизации, рискует стать для сотен тысяч человек гигантской пороховой бочкой. Начиная со вчерашнего дня в любом мусульманском государстве можно ждать революции, основанной на вековых традициях».

Все это внушило энтузиазм ряду религиозных лидеров и консервативных интеллектуалов Востока и Запада, которые поверили в возможность исторического реванша для обескровленных столетиями секуляризации традиционных религий. Так, российский политолог Александр Дугин считает опыт исламской революции весьма актуальным для сегодняшней России: «Иранская революция – это одно из лучших событий XX века… Мы только сейчас подходим к осмыслению всемирно-исторического значения исламской революции, потому что это просто приглашение повторить ее в других контекстах, в других религиях. Нам тоже нужна своя религиозная православная революция, нам нужно строить общество по православным законам».

В силу исторической инертности РПЦ ставка на этот институт в качестве локомотива консолидации российского общества вокруг «традиционных духовных ценностей» сопряжена с возрождением элементов средневековой «симфонии», предполагающей интеграцию Церкви с государством и доминирование православия в социально-культурной сфере. Несмотря на архаичность, с определенной точки зрения у этого проекта есть свои преимущества, и прежде всего простота: РПЦ фактически превращается в своеобразное министерство, ответственное за социальный климат и «единомыслие» в обществе. При этом не нужно практически ничего изобретать, ибо уже есть готовая институция, обладающая широкой инфраструктурой, комплексом разработанных идей и – главное – традициями политической культуры, созвучными сегодняшнему запросу сверху.

Но для значительной части россиян архаичный сценарий консолидации вокруг Церкви оказался неприемлем, что показала, в частности, резкая активизация в 2011–2012 годах общественной критики РПЦ, ее Предстоятеля и его политики. Разумеется, эта кампания вовсе не инициирована какими-то «антиправославными» или «антирусскими» силами, как то пытается представить «пострадавшая» сторона, а фактически спровоцирована самой РПЦ, объявившей крестовый поход против секуляризма и тем самым внедрившей в российское общество еще один принцип разделения. Вместо консолидации и солидаризации такая политика ведет к противоположным результатам. Уже в середине 1990-х годов это прогнозировал Вячеслав Полосин, написавший на страницах «Независимой газеты» (см. номер от 30.01.97): «Огосударствление одной Церкви-иерархии в многоконфессиональной стране реально грозит превращением всех верующих, ориентированных на другие иерархии, всех инаковерующих и всех неверующих в политическую оппозицию государству. Объединить всю многоконфессиональную нацию может не религия, разделяющая людей на приверженцев разных культов и мировоззрений, а единая культурная и политическая традиция, не вторгающаяся в личную свободу внутри рамок общеобязательного закона».

Философский рецепт

Заслуживающую внимания концепцию консолидации современного мировоззренчески неоднородного общества на основе гражданской культурно-политической традиции предлагает все тот же Юрген Хабермас. По убеждению философа, принципы конституционной демократии, подразумевающие строгое отделение Церкви от государства и мировоззренческий нейтралитет власти, далеки от воинствующего секуляризма, особенно теперь. В то же время наступившая постсекулярная эпоха не означает отказа от принципа светскости: это не шаг назад, а еще один шаг вперед по пути модернизации, в котором преодолеваются крайности секуляризма.

«Постметафизическое мышление» постсекулярного общества не рассматривает религию лишь как некий пережиток прошлого, существующий на правах музейного экспоната. Оно признает, что религия – одна из исторических форм рациональности, в конечном счете генетически связанная с современной наукой, философией и культурой, а значит, обладающая в диалоге с ними правом голоса. Примечательно, что в качестве примера Хабермас указывает на концепцию прав человека, которая явилась, по его мнению, современным «переводом» библейского учения о человеке как образе и подобии Бога. Интересно сопоставить данную интерпретацию с доктриной РПЦ о правах человека, которая была разработана под руководством тогда еще митрополита Кирилла (Гундяева) и утверждена Архиерейским Собором 2008 года. В этом документе права человека оценены как вредоносное изобретение Нового времени, противоречащее христианской антропологии и главным образом призванное служить оправданием греховных склонностей людей. Таким образом, светский философ прокладывает пути диалога религиозного и секулярного дискурсов, а идеологи РПЦ, напротив, всячески их противопоставляют, провоцируя конфронтацию между религиозной и светской частями общества.

По убеждению Хабермаса, в плюралистическом, но мировоззренчески сегментированном обществе нарастает отчуждение, поэтому недостаточно просто обеспечить условия сосуществования, необходим активный диалог, процесс «взаимного обучения» разных мировоззренческих групп, прежде всего верующих и секуляристов. В таком случае общество – уже не просто формальный гражданский союз, а именно консолидированный сплоченный социум, члены которого находятся в духовном и интеллектуальном взаимодействии. «Без сплачивающих уз юридически невынуждаемой солидарности граждане не воспринимают себя в качестве равноправных участников в совместной практике формирования общественного мнения и волеизъявления, в которой они взаимно признают основания друг друга для своих политических позиций. Эта взаимность гражданских ожиданий отличает либеральное, интегрированное Конституцией общество от мировоззренчески сегментированного».

Декоративная духовность

Но это – в теории, в идеале и явно не для России, где наблюдается достойное лучшего применения стремление во что бы то ни стало реализовать «симфонию» – а точнее, ее подобие, видимость. Удивительно, но явная утопичность и анахроничность такого замысла мало кого смущают. Большая часть общества воспринимает это как должное и даже неизбежное – впрочем, так она привыкла воспринимать любые инициативы, идущие сверху. Данная же инициатива исходит одновременно от верхов, как политических, так и духовных, и трудно определить, кому тут принадлежит приоритет: с одной стороны, власть стремится опереться на Церковь как источник легитимности, но в то же время и авторитет самой Церкви во многом обеспечен поддержкой власти. По наблюдениям социологов, лояльность к РПЦ воспринимается сегодня гражданами России как маркер политической лояльности, знак принадлежности к благонамеренному большинству. «В понимании россиян, – говорит социолог Борис Дубин, – государственность, если она связана с Православной Церковью и образом первого лица, перестает восприниматься негативно или с подозрением. А потом вступает в действие механизм присоединения к большинству: я не хочу оказаться вне народа, России, истории... То есть мы имеем дело с мифологией слабых людей, компенсирующих сознание того, что у них нет ни силы, ни ответственности, – а таково самосознание трех четвертей россиян. Отношение к вере аналогично отношению к государству: словесная демонстрация приверженности – да, а включенность в реальную деятельность – нет».

Самое прискорбное, что этот декларативный, имитационный подход, похоже, устраивает всех: и Церковь, и власть, и, увы, само общество. Как известно, для России характерно сильное государство при слабом, пассивном обществе. Разумеется, государство предпочитает, чтобы гражданское общество и его институты, призванные в том числе контролировать государственную машину, если и существовали, то лишь в условном, символическом качестве. Принимая во внимание, что одним из паллиативов гражданского общества в России является Церковь, неудивительно, что ее священноначалие не слишком озабочено уровнем сознательности и активности своих прихожан. Ведь с активными и сознательными всегда хлопотно, куда проще иметь дело с номинальными, но делающими хорошую статистику «мертвыми душами», из которых в основном и состоят пресловутые 100 млн. «православных россиян».

Используя язык философии фикционализма (философии «как если бы»), можно сказать, что эти миллионы позиционируют себя, как если бы они были православными, РПЦ действует так, как если бы она была совестью нации и хранителем ее «цивилизационного кода», а власть – как если бы в лице РПЦ она опиралась на поддержку мощного общественного института, обеспечивающего духовную консолидацию российского общества. Но, сколько бы ни возводилось новых храмов по разнарядке сверху, сколько бы ни демонстрировались с телеэкрана трогательные сцены солидарности власти, Церкви и общественности, социологические замеры продолжают фиксировать прогрессирующие симптомы нездоровья российского общества, пребывающего в состоянии хронической апатии и дезинтеграции.

В работе «Бесхребетная Испания» (1921) испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет попытался осмыслить схожую социально-психологическую ситуацию, в которой оказался в XX веке его народ («испанцы отупели, утратили чувство ответственности, перестали испытывать какой бы то ни было энтузиазм»). Этот анализ особенно интересен для нас, ибо, по мнению испанского философа, в социальном развитии Испании и России есть типологическое сходство, и основная проблема обеих наций связана с диспропорцией между силой политического объединения и уровнем зрелости, развития, самосознания самих объединяемых социальных элементов. «Испания и Россия – два полюса великой европейской оси. При всех различиях их сближает то, что обе страны... всегда испытывали недостаток в выдающихся личностях... Вот откуда аморфность, расплывчатость, закоренелый примитивизм русских людей», - писал философ. Согласно Ортеге, беды Испании – а значит, и России – обусловлены тем, что она в отличие от ряда других европейских стран так и не смогла обзавестись сильным обществом, способным в лице своих лучших представителей заставить власть служить его интересам. Вместо этого власть думала только о своем интересе, причем «и монархия, и Церковь неизменно стремились выдать свои интересы за подлинно национальные», а инфантильное и близорукое испанское общество беззаботно двигалось навстречу фашистской диктатуре...

Быть может, в нынешнюю эпоху постмодерна, стирающего грань между реальностью и мнимостью, такая виртуальная, декоративная модель общественной консолидации с чьей-то точки зрения достаточно хороша. Однако трудно отделаться от мысли, что эта «потемкинская деревня», возводимая ныне в России, вряд ли окажется способна на что-то большее, чем сеять иллюзии, и отнюдь не безвредные. Кому-то может казаться, что российское общество нашло твердую опору в духовно-нравственных традициях православия. Только в действительности перед нами колосс на глиняных ногах. Излишне говорить, что при первом серьезном испытании он рухнет, как это уже и было в 1917 году. Но даже без подобных потрясений весьма проблематична стабильность жизни социума, который охотно довольствуется самообманом. На такой почве невозможны никакие конструктивные социально-созидательные процессы. Как нельзя насытиться воображаемой пищей, так же не приходится рассчитывать на нравственную принципиальность и социальную ответственность людей, привыкших к имитации смыслов, ценностей и авторитетов. Вот почему гордость своей «православностью» не мешает очень многим из них быть циничными, безучастными к «ближним», к судьбе своего народа и страны, стоять на позициях нигилизма в вопросах морали, права, отношения к труду.

Выход из этого тупика – только в радикальной «смене вех», в отрезвлении от иллюзий, в сознательном освоении смыслов и ценностей, в реальной, каждодневной работе над формированием подлинной, а не декоративной общественной солидарности, которая возможна в России сегодня лишь на основе полноценного и равноправного гражданского диалога, а не инсценировки средневековых теорий и практик.