Александр Рубцов АЛЕКСЕЙ КИВА опубликовал в "НГ" зубодробительный текст под заголовком "На обочине исторического процесса", посвященный русской интеллигенции вообще и ее постсоветскому поколению в особенности. Повод - письмо творческих деятелей, не согласных с реанимацией советского гимна. Тема - генетическая порочность нашей интеллигенции как таковой и ее прогрессирующая деградация в последние годы. С заезженными ссылками на Бердяева и Федотова и частными определениями самого автора.
Российскую культуру всегда отличала беспощадная самокритика, у русских вообще водится не жалеть себя. Но такая самокритика позволительна только нам самим. Когда нечто подобное слышится со стороны, долг всякого патриота хотя бы дать в морду.
Российской интеллигенции тем более свойственны убийственные самооценки. Но именно самооценки. Когда на эту тему начинают философствовать откуда-то извне, "из другого места", обычно выходит либо хамство, либо донос, либо творческий синтез этих нелитературных жанров.
По мнению Кивы, нашей интеллигенции "не оказалось места в условиях современного уровня развития цивилизации". Это круто, но интеллигенты так не пишут. Более того, так не пишут по-русски. "В условиях уровня", пять родительных падежей подряд и т.п. - до таких высот стиля у нас не опускается даже самая захудалая образованщина. Прежде чем учить русскую интеллигенцию и защищать от нее народ, надо сначала научиться писать на языке народа, к которому эта интеллигенция принадлежит.
Теперь по сути.
Наш народ может говорить о себе страшные вещи, потому что это великий народ. Наша культура может быть жестока в самооценках нации лишь постольку, поскольку это великая культура. И точно так же наша интеллигенция: она может быть беспощадной в самоанализе только потому, что это великая интеллигенция. Великая даже в своих завихрениях. И в беспомощности, и в разрушительных импульсах, и в тихой, самоотверженной работе, и во взлетах творчества. Надо ничего не понимать в "русской душе", чтобы думать, будто в ней можно ампутировать слабое, оставив сильное, убрать плохое, оставив хорошее. Это неразрывное целое; его можно принимать или не принимать, но нельзя исправить, ополовинив.
Независимо от оценки этого целого российская интеллигенция до сих пор еще никогда не была "на обочине". Писать о ней свысока можно только в бреду величия или, наоборот, от комплекса неполноценности. Она обрушила самодержавие и Советскую власть, дважды развалив империю. Хорошо это или плохо, но это не мелко. И это она вместе с народом создавала силу и славу старой России и нового Союза. Это она собирала империи, державшиеся не столько на штыках, сколько на цивилизующей миссии метрополии. Она может позволить себе самоуничижение именно потому, что является генератором и носителем мощной культуры, ядром собственной цивилизации.
Морально разводить эту интеллигенцию с народом - по меньшей мере нелепо. Мы все здесь друг друга стоим, и в лучших, и в худших своих чертах. То, что есть в нашей интеллигенции хорошего и дурного, вполне присутствует в народе, часто в тех же самых проявлениях. И наоборот, наша интеллигенция во всем этом воспроизводит характер народа, но лишь более оформленно, как бы с проявляющей подсветкой. Наш народ в массе и в разных своих слоях сплошь и рядом ведет себя, как типичный российский интеллигент, напичканный моралью, мечтами и непрактичным пафосом, много ищущий, но мало делающий, а потом вдруг подвигающийся на эпохальные деяния и немыслимую героику. В целом же это один психологический тип, одна генетика.
У этой интеллигенции всегда были напряженные отношения с государством. Но не более напряженные, чем у народа, который власть в России веками запугивала и использовала. Главная межа здесь не между интеллигенцией и государством, а между государством и обществом, которое в этой отстраненности равно представлено интеллигенцией и народом. Или, точнее, народом, включая интеллигенцию. Эта отстраненность происходит не оттого, что у нас такая интеллигенция, а оттого, что у нас такое государство. Таким оно было и до, и после революции. Можно удивляться интеллигентским рефлексам неприятия власти, но при такой власти какие еще могут быть рефлексы?
Как бы там ни было, наше государство некоторым образом эволюционирует. В том, что касается его взаимоотношений с обществом, оно эволюционирует, может быть, очень неровно и не теми темпами, какими хотелось бы, но явно не в худшую сторону. Даже за время так называемого застоя оно изменилось до неузнаваемости: достаточно сравнить начальную и конечную стадии того тридцатилетия. Можно как угодно критиковать существующее положение, но сейчас мы ближе к цивилизованной политической системе, чем когда-либо за всю свою историю.
И кто являлся "вдохновляющей и движущей силой" этого исторического процесса? Сама власть, которая в муках, через губу и с диким запозданием начинала выговаривать то, что давно говорилось на каждой кухне? Или те, кто помалкивал в тряпочку в страхе потерять место у скудной кормушки и не найти ничего взамен по причине банальной профнепригодности?
Без этой самой "либеральной интеллигенции", со всеми ее капризами и неконструктивностью, мы до сих пор отоваривали бы талоны и славили "Малую землю" под диктовку сугубо конструктивных товарищей. При этом надо понимать, что это только сейчас интеллигенция расслаивается на "либеральную" и┘ словом, другую. При советской власти, в том политическом спектре, практически вся интеллигенция была либеральной. Тогда спрашивается, на ком держалась наша культура, наука, даже обороноспособность?
Защитники народа от интеллигенции любят спрашивать: кто дал интеллигенции право учить народ? Такого права никто не дает и дать не может. Его нельзя даже "взять". Его имеют или не имеют. Оно приходит вместе с другими заслугами перед этим самым народом. Поэтому, когда теперь письма творческих деятелей приравнивают к писулькам "групп товарищей", инспирированным тогдашним агитпропом, это неприличное и, боюсь, сознательное передергивание. Когда свинарка писала от имени "всего советского народа", все понимали, что это говорит не она, а идеологический отдел ЦК. Саму по себе свинарку никто бы не услышал и даже не опубликовал. Когда сейчас по политическим вопросам высказывается творческая интеллигенция, такое мнение значимо ровно в той мере, в какой значимы сами эти люди. Они говорят только потому, что их слышат, а слышат их потому, что они это свое право говорить уже заслужили. Потому что это агрессивно-непослушное меньшинство кое-что заметное и полезное для страны сделало еще задолго до того, как позволило себе высказываться.
Другое дело, что наша либеральная интеллигенция своим дистанцированием от власти чуть не угробила преобразования, ею же вдохновленные и политически подготовленные. Все эти годы она продолжала мстить власти как таковой за все свои прошлые унижения, вольные и невольные. Но у новой власти хватило ума быть выше этого. Поэтому государство и интеллигенция, хотя и вновь поругались, но все же впервые не рассорились.
Теперь ссора вновь назревает, и совсем не нужно подливать масла в огонь. Если кто-то в этом заинтересован, то только "обочина", пытающаяся компенсировать свою политическую и умственную невостребованность.
Власть не особо нуждается в интеллигенции, только пока кажется себе сильной. Когда у нее начинаются проблемы с потенцией, она обращается к преображенским и сама же резко осаживает швондеров, думающих, что они ей несказанно услужили. Даже советский тоталитаризм знал некоторую меру в гонениях на интеллигенцию, потому что эта, казалось бы, самодостаточная и всесильная мегамашина не могла не подпитываться живой кровью.
Российская интеллигенция в своей особой ипостаси и в самом деле будет в какой-то мере уходить с общественно-политической арены по мере укоренения демократии и либерального порядка. Но пока у нее более чем достаточно простора для своей традиционной активности - и в политической, и в исторической перспективе. Скорее наоборот: чем больше власть будет давать поводов для подозрений в "подмораживании", тем больше она будет гальванизировать некоторые врожденные свойства нашей интеллигенции, а именно ее дистанцирование от власти и жесткую полемику с государством. При этом власти полезно помнить, что на длинных дистанциях государство в этих соревнованиях у нас никогда не побеждало.
Что же касается исторических перспектив российской интеллигенции как "особой общности", то вся она не умрет даже при триумфальной победе демократии и либерализма. ХХ век показал, что наша интеллигенция в этих своих проявлениях теперь далеко не уникальна. Ее младшие сестры появились и благополучно здравствуют даже в странах со стандартным уровнем демократического развития. Творческие деятели и интеллектуалы фрондируют, пестуя свою оппозиционность, в условиях, в которых свободному человеку бороться вроде бы уже не за что.
Вопреки мнению Фукуямы с торжеством либерализма история не кончилась - просто начинается история либерализма, у которой хватает своих противоречий и поворотов. И, похоже, в этом будущем мире та интеллигенция, прообраз которой зародился в России, окажется, как и прежде, в фарватере исторического процесса.
